Станислав Токарев: Искатель. 1981. Выпуск №4

— Сюжет, — сказал я. — С меня пиво. Имечко не запомнили?

— А нам память ни к чему, у нас картотека. Джейн, милочка, принеси карточку того черного папы, его еще звали так забавно…

— Джон-Джейкоб Смит, — сказала красивая Джейн. — Шестнадцатый отряд разведчиков, южная граница первого региона, поселок Веселая Собака.

— Вы сказали «черный папа» — он негр, что ли?

— Великолепный негритянище, я бы не удивился, если бы ему добрая сотня отбарабанила.

«Мы, собравшиеся здесь, — мужчины и женщины, белые и черные»… Черные. Джон-Джейкоб Смит… Жан-Жак!

Ох, как это все походило на правду!

Собаки в поселке Веселая Собака были грустные. Лежали под сваями домиков в тени, распластав хвосты по серой пыли.

Отец рассказывал, что, когда на Руссо завезли собак, они в первое время рычали, лаяли и выли без передышки. Их земной ум не мог примириться с местной фауной — шестиногой, и когда они стаей загоняли маленького безобидного длинноухого олешка и тот, припав на четыре копытца — средние и задние, в ужасе отмахивался от них передними, то даже бравые псы-вожаки отшатывались и пускались наутек.

Наши собаки жмутся к жилью, для охоты они непригодны. Знаменитый зверолов и зоолог Спаркс носится с идеей приручить черного коня — не для вьючной работы, а именно чтобы охотиться с человеком (я у него на сей счет брал интервью), но это, по-моему, невозможно. Во всяком случае, хрип и зубовный скрежет табуна, в котором низкорослая самочка достигает трех метров в холке — самая кровь леденящая музыка нашей планеты.

Поселок был по-дневному пуст. Издалека — оттуда, где синел лес, — слышался грохот механизмов. Я свистнул, и тотчас послышался ответный свист. С высокого порога ближнего домика спрыгнул мальчик в разведчицкой шляпе набекрень.

— Вы кто?

— А ты кто?

— Я на вахте.

Это был подлинный юный переселенец, независимый, уверенный и настороженный, в комбинезоне на голом коричневом теле. Точь-в-точь я десять лет назад в шестом, отцовском отряде.

— Мне нужен Джон-Джейкоб Смит. Старый негр. Знаешь такого?

— Знаю. Это повар. Только вы ему кто? У него никого нет родных.

— Я из газеты, — проговорил я заветную фразу, которая все и всем всегда объясняла.

— О! Послушайте, ведь у «Скорунды» с «Валендией» будет переигровка, верно? У нас сломался приемник.

— Конечно, будет, — сказал я. — Послушай, а какой он — Джон-Джейкоб Смит? Добрый, сердитый?.. Он старик, он много, наверное, историй знает…

— Может, и знает, но вам из него их не выкачать. Он молчит и рисует на песке цифры.

— Что рисует?

— Всякие цифры и значки. Он не злой, но и не добрый. Не знаю какой. Просто старик, который молчит. Его кухня во-он там — вправо от опушки, возле ручья.

Опушка сельвы была искорежена исполинскими вывороченными пнями, ямами и следами гусениц. Сине-зеленая чаща трещала и рушилась в полусотне метров отсюда. Хижина притулилась к сизому стволу прекрасного пальмового клена, который разведчики пощадили, обрубив только нижние ветки, чтобы какое-нибудь шестилапое не обрушилось ненароком на крышу. В огромном медном котле, висящем над костром, аппетитно скворчало. Я присел на полированный обрубок — давно он, видно, служил табуретом. Возле него на песке, перемешанном с пеплом, было и вправду что-то начерчено.

Я вгляделся.

Это был интеграл вероятности Гаусса, именно он, — я же в техническом полгода оттрубил, прежде чем сбежать в репортеры.

Старый повар на досуге развлекался высшей математикой.

…Смит показался снизу, от ручья. Он нес ведро с водой, и только когда приблизился, я понял, что передо мной великан — согнутый, скрюченный, но великан. Я смотрел прямо на него, а он меня словно не видел. Темно-бронзовая кожа его лица обвисла, глаза были скрыты под складками, только макушка блестела сквозь седой пух. Я сидел и смотрел, пока он приподнял крышку котла, плеснул туда воду, понюхал вздыбившийся пар, полез в карман, что-то достал и бросил в свое варево, аккуратно прикрыл котел и лишь потом покосился на незнакомца.

— Здесь интересно получится, если ввести суммы Дарбу, — сказал я и ткнул прутиком в формулу. — Не пробовали?

Он проворчал что-то неразборчивое, влез в хижину и вылез с железной палкой в руке. Я вспотел. Но это не мне предназначалось — у него, оказывается, висел гонг возле хижины, и он, видно, собрался звонить на обед.

— Постойте, — сказал я. — Не сбежит ведь никуда каша. Все равно я знаю, кто вы, и теперь вам не отмолчаться.