Array Журнал «Полдень XXI век» - Полдень XXI век 2003 №5-6

Тоже самое — последовательности непонятных значков. Тексты (если это тексты) разные, но начинаются все одинаково — словом из пяти букв (?), где первая и последняя похожи на букву «Y», нижняя палочка которой опирается на две горизонтальных, одна над другой, черты…

— Ну так че, отбашляют где-нибудь за старанье-то? — гнул свое Магадан.

— Письмо пошли, в Академию Наук, — равнодушно посоветовал Толик.

— Не отбашляют… — загрустил Магадан. — Туфта все это. Тут вон еще какая хренотень есть…

Он вновь порылся в том же закутке, злобно шлепнул на стол еще одну бумажку.

— Вот. Шутки шуткуют, … их мать в … и обратно!

Это был детский рисунок. Лицо — круг, его черты — две точки и две закорючки. И — четырехпалые руки, коряво нарисованные прямо от головы, без какого-либо намека на плечи или шею. Протянутые вперед руки. Снизу — надпись неровными буквами. То же самое слово, начинающееся с псевдо-Y, и им же заканчивающееся. Писавший не рассчитал расстояние, подпись загнулась, последняя буква лежала на боку.

— Похоже, кто-то из яйцеголовых в экспедицию с дитем поехал… — неуверенно сказал Толик.

Остальные промолчали.

— Гниды, — сказал Магадан и попытался разорвать рисунок. Но бумага (или все же не бумага?) не поддалась его узловатым, загрубелым пальцам.

Бессонов — щелк, щелк, щелк — собрал ружье. Зачем-то вставил патроны — в рюкзаке еще оставался запас.

Магадан витиевато выматерился и поднес детский рисунок к огоньку зажигалки. Тот сначала долго не хотел загораться (Магадан снова выматерился), потом нагрелся — из внезапно открывшихся пор как бы бумаги выступили мелкие капельки жидкости — и вспыхнул быстро, ярко, как артеллеристский порох. Магадан отбросил рисунок — испуганно. Квази-бумага упала на затоптанный, грязный пол и сгорела дотла, не осталось даже пепла.

Бессонову показалось, что жидкость, выступившая в последнюю секунду существования бумаги, была ярко-алая, как артериальная кровь. Впрочем, в красновато-коптящем свете керосинки Магадана все вокруг казалось окрашенным в не совсем естественные цвета.

Магадан снова растянул морщинистую харю в ухмылке. Бессонову вдруг остро захотелось выстрелить ему в голову. Или — упереть стволы себе в кадык и попробовать дотянуться до спускового крючка. Он торопливо вышел, почти выбежал из хибары. Юрик Стасов что-то встревоженно спросил вдогонку — Бессонов не услышал.

К острову Стрежневому подлетала новая стая. С севера.

Лебеди — их можно было узнать издалека, еще не видя, лишь по особенному, зычному, далеко разносящемуся крику… Стая могучих птиц шла высоко, совсем не похожая на выбивающихся из сил пичуг, с трудом достигших Стрежневого.

Заходящее, самым краешком торчащее над водой солнце освещало стаю — и казалось, что белые лебединые перья окрашены в нежно-розовый цвет.

На остров птицы не обратили внимания — прошли над ним, не снижаясь, не выбирая место для посадки… Полетели к материку. Приглушенный хлопок выстрела, раздавшийся внизу, ничем не нарушил их полета.

Солнце исчезло. Алая полоса на западе погасла, но совсем темно не стало — рефракция вытягивала часть света из-за горизонта.

Лебеди обязаны были превратиться в этом освещении из розовых в тускло-серых — но отчего-то не превратились. Наверное, и на самом деле оказались розовыми…

04–09.05.03 г.

— Фамилия?

Я назвал.

— Возраст?

Я признался.

Он бросил на меня взгляд исподлобья, покачал головой.

— Надо же! И семья есть?

— Не успел.

— Эх-эх-эх! — посочувствовал он. — Только бы жизнь начинать! Диагноз?

— Острая сердечная…

Он покивал.

— Пил?

— Как все…

Это его вдруг рассердило.

— Как все! А если все в окно прыгать начнут, ты тоже сиганешь?

Я усмехнулся.

— Теперь уже нет…

— Как дети, честное слово! — он продолжал что-то быстро строчить в учетной книге. — Давай направление!

Я подал ему сложенную вчетверо бумажку, исписанную со всех сторон мелким ровненьким почерком.

— Понаписали! — он брезгливо взял бумажку за уголок, посмотрел на свет. — Бюрократы. Лишь бы спихнуть человека… Постой-ка, а это что?…

Он прищурился на красный штампик, косо пересекающий строчки, присвистнул и посмотрел на меня по-новому — внимательно и даже, как мне показалось, с уважением.

— Как же это тебя угораздило?

Я пожал плечами. Мне и самому было интересно, как.