Array Журнал «Полдень XXI век» - Полдень XXI век 2003 №5-6

С этого дня и начались подлинные страдания молодого Вертера.

Уборка — дело десятое. А вот максимум физиологических отправлений он старался совершать теперь на работе, дополнительно зайдя по дороге домой в уличный туалет, расположенный неподалеку, в парке. Но, как назло, стоило ему переступить порог собственной квартиры, как тут же начинало нестерпимо хотеться туда. Отделаться от этого ощущения и мыслей на сей счет было невозможно. День ото дня ситуация становилась все более острой и мучительной. Что было делать? Вертер терпел, чувствуя, как готов разорваться его мочевой пузырь, как к тому же омерзительно вздувается живот, особенно после обеда. Сказать Шарлотте и попросить совета? Да лучше смерть! Ведь и она… она — теперь он проследил и убедился — никогда не ходит туда. И она сказала матери с бабушкой, что он, Вертер, не грубый мужлан, а особенный, такой, как они… Боже!

Он старался поменьше есть и почти не пил. Он придумывал себе разные дела вне дома — сбегать в магазин, срочно встретиться с сослуживцем у метро, чтобы передать документ. Просто пройтись, потому что разболелась голова.

Страдая от тоскливо-укоризненных взглядов жены, считавшей, видимо, что его отлучки могли бы стать их совместными прогулками, Вертер тем не менее буквально скатывался по лестнице и мчался в парк к заветному туалету. Отведя там душу, он долго мыл руки, выходил в парк и еще с полчаса прогуливался по аллеям, чтобы успокоиться и зайти в туалет еще раз — уже не второпях. И только потом шел домой.

В туалете его уже знали. Пожилая женщина, продающая салфетки и бумагу, встречала его приветливо, почти как родного. И чем дальше, тем больше чувствовал себя Вертер в этом небольшом домике спокойней и уютней, чем — стыдно признаться! — дома, рядом с горячо любимой Шарлоттой.

Отношения с ней, надо с грустью сказать, стали потихоньку портиться. К каждому уходу Вертера она относилась настороженно. Регулярно спрашивала, куда он так спешит, зачем, необходимо ли это и не может ли он все-таки взять ее с собой — ей так хочется подышать свежим воздухом перед сном. Говорилось все это, разумеется, ангельски-кротко, и от этого Вертер чувствовал себя не просто грубым мужланом, но еще и лживой свиньей. Изменщиком. В конце концов, получалось, что он готов променять любимую на уличный туалет. Позор.

Но особенно тяжко было все-таки по ночам. Страстное желание обнять Шарлотту к трем часам, когда утихали симфонии за стеной, вытеснялось еще более страстным стремлением — туда. Но стоило Вертеру, бесшумно поднявшись с супружеского ложа, попытаться проскользнуть босиком через гостиную, где, кто надо, уже храпел, а кто надо, сопел, как с одной из постелей (а то и сразу с обеих) слышалось заботливое:

— Мальчик, вам плохо? Может быть, водички? «Водички!» Только ее-то ему как раз и не хватало!

И Вертер бросался назад, к себе. А Шарлотта молча поднималась и, бесшумно двигаясь в своей прозрачной ночной рубашке, исчезала, чтобы вернуться с полной кружкой и поднести ее к запекшимся губам мужа:

— Выпей, милый. Выпей, не спорь, это отвар боярышника. Тебе сразу полегчает. Ты так похудел за последнее время. Пей, не то у меня разорвется сердце.

И он пил, хотя у него-то был готов разорваться несчастный мочевой пузырь. Похоже, у него начались галлюцинации. Во всяком случае пару раз, тщетно пытаясь заснуть, он увидел в полутьме, как медленно приоткрылась дверь спальни и туда бесшумно влетел некий предмет, по очертаниям напоминающий… пылесос. Но этого мало — верхом на этом вполне прозаическолм предмете сидела одетая в ночную пижаму в горошек Шарлоттина мама. Вертер протер глаза, но видение не исчезло — снизившись так, что шланг пылесоса, увенчанный щеткой, коснулся ковра, теща принялась описывать концентрические окружности. Пылесос при этом мерно гудел.

Утром Вертер первым делом взглянул на ковер. Там не было ни пылинки! Тут уж он, не выдержав, спросил жену, что все это может значить — дескать, не спятил ли он от… от Великой любви.

Шарлотта ничуть не удивилась, погладила мужа по щеке и сказала, что, мол, ничуть, с ним все в порядке. И вообще, удивляться тут нечему — «я же предупредила, что мы — не такие…»

«А какие, черт возьми?» — рвалось с языка Вертера. Но он, как всегда, промолчал.

А собственные его муки продолжались.

Иногда, не выдержав, он подходил ночью к открытому окну — «очень душно, сил нет!» и, заводя с женой разговор, чтобы заглушить непристойные звуки, делал свое дело прямо в пустой в это ночное время двор.