Леонид Млечин - Мир приключений 1985. Сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

Масару Имаи окружающие, за редким исключением, не любили. Высокомерный, независимый, резкий, он не слишком располагал к себе. Однокурсники в полицейской академии называли его лощеным типом и пижоном, но никто не мог отрицать: когда речь шла о деле, Имаи вовсе не был пижоном.

Он был прежде всего упрям. Тогда как большинство людей ищут себе оправдание в неблагоприятных обстоятельствах и охотно отказываются от неприятных дел, Имаи, сталкиваясь со все новыми трудностями, не раздражался, не стремился побыстрее закончить расследование. Напротив, проникался желанием выяснить все до конца.

Так было и на этот раз. Уединившись в небольшой комнате, которую ему отвели в полицейском отделении, Имаи сгреб чужие бумаги со стола и разложил подробную карту местности.

Ни денег, ни билета, ни документов, ни визитных карточек — убитый не был похож на приезжего. Но с другой стороны, его фотографию никто из жителей округи до сих пор не опознал, и — что более важно — не поступило никаких сигналов об исчезновении человека в этом районе.

Теперь Имаи, изучая карту, искал подтверждения мысли, только что мелькнувшей у него. Тот человек мог прийти к повороту не только по дороге, но и напрямик, через поля. Это предположение расширяло круг поисков.

Но несколько крестьянских дворов, расположенных неподалеку, в трех-четырех километрах, отделены речкой. Вброд не перейдешь, сказали ему, а мост в стороне. Если идти через мост — Имаи с помощью циркуля измерил расстояние, — выходило километров шесть-семь. В населенных пунктах по другую сторону реки полицейские уже провели опрос.

Имаи с раздражением отбросил циркуль, с шумом отодвинул стул, встал. Громко позвал молодого полицейского, который сопровождал его. Тот немедленно появился.

— Иди-ка сюда, — поманил его Имаи. — Что тут расположено?

Полицейский нагнулся над столом, неловко вытянув шею.

— А-а, так это лечебница профессора Ямакава, с которым вы утром разговаривали.

Имаи прикинул расстояние: от дороги километра два с половиной. «Странно, — подумал Имаи, — кто же располагает больницу так далеко от людей? Но она находится близко к месту происшествия». Имаи колебался.

— Профессор Ямакава сказал бы, если бы пропал кто-то из его клиники, — заметил полицейский.

— Поехали, посмотрим сами, — коротко сказал Имаи.

— Скажите, Росовски, вы читали Юкио Мисима?

Росовски удивленно посмотрел на Аллена. Вопрос показался ему странным. Они сидели в посольском кабинете Аллена, который не пожелал обосноваться в здании ЦРУ возле кладбища Аояма. Посол, как говорят, лично распорядился отвести ему временно пустовавший кабинет одного из советников. Прежнего хозяина кабинета перевели в Австрию, замену Вашингтон пока не прислал.

Задрав ноги на стол, Аллен смотрел телевизор. Весь стол был завален брошенными в беспорядке бумагами, засыпан пеплом. Утром он побывал у посла, долго сидел у резидента, потом пригласил к себе Росовски.

Вид и надменное поведение Аллена по-прежнему рождали у Росовски неприятное чувство. В словах Аллена слышались нотки пренебрежения, когда он говорил о Японии и японцах. Поэтому-то Росовски удивил вопрос о Мисима.

— Да, конечно, — ответил он. — Вы тоже теперь можете это сделать. Четыре его романа переведены на английский. В том числе трилогия «Весенний снег», «Мчащийся конь» и «Храм утренней зари». Не знаю, правда, качества перевода, я читал на японском.

— И что вы скажете о Мисима?

— Мисима сейчас существует в двух ипостасях. — Росовски злило, что Аллен заставляет его высказывать свою точку зрения, а сам ничего не говорит, и потому непонятно, что он думает. — Мисима как идейный вдохновитель сторонников императорского строя — в этой роли он куда более значителен после своей смерти. И Мисима — писатель. Причем, несомненно, талантливый писатель. Если творчество есть самовыражение, то Мисима прекрасно выразил себя в своих романах. Его литература предельно откровенна. Я вновь перечитал «Исповедь маски» и некоторые другие его книги уже после того, как он совершил самоубийство перед солдатами токийского гарнизона. Конечно, он готовился к этому акту всю жизнь. При таком мироощущении, какое было у Мисима, самоубийство естественно.

Аллен смотрел куда-то в сторону, казалось, что он не слушает Росовски, но тот решил все-таки договорить:

— Мисима делил людей на тех, кто помнит, и тех, кого помнят. Люди совершают самоубийства, считал он, чтобы самоутвердиться. Он не мог примириться с неизбежностью смерти и забвения. А поскольку Мисима был поборником чистоты, верности принципам, то, ради принципа и стремясь избежать забвения, покончил с собой.