Валерий Губин: Неприкаянность

"И ю н ь 34. Кончилось все плохо. Через три дня хозяин стал меня выживать. Я пытался намекнуть, что, мол, ревизор я, из центра, приехал навести порядок. Действительно, прибежал на следующий день городничий, но какой-то странный. Пока я ему разливался петухом про свой департамент, про тридцать тысяч курьеров (текст-то я плохо помню, читал давно, а в "Современник" на спектакль не попасть), он все время зыркал подозрительно по углам, будто вынюхивал, а потом спросил: "А кто у вас в департаменте директором будет?" Я на секунду опешил, а потом ляпнул: "Нессельроде". А он меня за шкирку и к приставу поволок. Тому я сначала врал, что после гибели "Титаника" остался без средств и документов, потом с ужасом вспомнил, что до "Титаника" вроде еще лет семьдесят. Потом плакался судье в жилетку, что ограблен разбойниками, что круглый сирота, ехал из Тобольска в Петербург искать работу. Кое-как разжалобил, говорил я все-таки интеллигентно, да и костюм мой необычный помог, - устроили письмоводителем в управу, положили вначале двенадцать рублей. Хорошо еще в дурдом не посадили, в палату номер шесть. Бедно, но жить можно, каждый день хожу гулять на площадь, надеюсь, что все обойдется, и Бородин рано или поздно вытащит меня.

Д е к а б р ь 34. Сдал экзамен на асессора, в общем пустяки, но чуть не завалился, когда спросили про Германию, сказал, что там сейчас Бисмарк, но, увидев выпученные глаза экзаменаторов, забормотал что-то неразборчиво.

М а й 35. Завел наконец друзей, все не так тоскливо по вечерам. Следователь Шишин и фельдшер Кобылкин, ходим в биллиардную, сильно налегаю на портер. Образ Бородина как-то стерся, и вообще все мое прошлое постепенно теряет очертания, размывается и понемногу становится будущим. Главное - печалит меня, что я ничего не знаю, ничего не могу дать этому поколению. Что у меня есть - три курса романо-германского отделения, немецкий язык и азы французского. Если бы хоть электротехнику знать, может, соорудил бы какую-нибудь динамо-машину или что-нибудь из механики, а так ничего, полный нуль. Иногда рассказываю приятелям, когда сильно под газом, о наших городах, о космосе, как будто бы придумываю, роман пишу. Они слушают мало, только ухмыляются и качают головами: фантазия у тебя, брат, больно дикая.

Д е к а б р ь 35. Дошел до ручки. Надумал жениться. На дочке действительного статского Аграмантова. Остаюсь здесь, видимо, навсегда. Думаю, что я такой, лишенный всех достоинств человек, который может жить в любом времени. И в этом, и в XX, и даже в XXV веке. Такие, как я, и составляют большинство населения в любом времени, у них вообще времени нет. Меняются только слова, обороты, темы разговоров, а так у нас все одно и то же в любом времени, хотя нам кажется, что мы действительно живем, что-то движем вперед, что-то развиваем. Вообще в каждом времени есть своя прелесть. В этом, например, - чистый воздух.

Я н в а р ь 36. С друзьями пришлось расстаться - не та компания, да и с портером понемногу завязываю, левая почка опять начала барахлить, а ни аллохола, ни цистенала здесь, конечно, не найти. Заведую канцелярией тестя. Место, по-моему, отменное, каждый день вижу каких-нибудь важных лиц: то Ознобишин, граф, местный предводитель, большой человек, почти восемьсот душ, заглянет выправить бумагу, то Гундобин, заводчик, воротила страшный, а то вчера сам губернатор пожаловали и лично диктовали мне доверенность - ихняя жена покупает доходный дом. Меня они, правда, почти не замечают, но - все впереди, все впереди. Будет и у нас праздник. Я тут кое-что присматриваю, хорошее дело. Тесть, по-моему, долго не протянет, и все - в моих руках. Эх, Бородин, Бородин, где ты там, друг мой старинный, неужели так никогда и не появишься больше?

С е н т я б р ь 36. С Гундобиным подружился. Провернули мы с ним через тестюшкину канцелярию кое-какое дельце. Он проценты отхватил, да и мне кое-что к рукам прилипло. Хожу к нему по пятницам пить чай и учусь у него жизни. До чего дельный мужик - просто хват! Далеко пойдет и меня потащит с собой.

Д е к а б р ь 36. Гундобин предложил ехать в Париж, у него там дела, да и меня познакомит. Ах, Париж, с каким бы удовольствием я поехал туда из Москвы восьмидесятых годов моего века! А сейчас - что там делать в этой дыре? Да и уезжать сейчас никак нельзя: папочка мой дорогой, слава Богу, на ладан дышит.

Д е к а б р ь 38. У нас бал по случаю открытия моего собственного дела. Тесть, наконец, отдал богу душу, и остались вполне приличные деньги. Шишина возьму приказчиком, все равно его из следователей поперли за взятку. Жена моя прелесть - румяная, полная и большие серые глаза, в них всегда счастье, обещание полного спокойствия и уюта. Предлагают, правда, местные интеллигенты основать газету, сеять разумное. Да я и сам не прочь, но времена сейчас тяжелые, с газетой можно загреметь, да и Гундобин не советует. Я и так на уровне - выписываю из Петербурга журналы, книги, весьма начал интересоваться политической экономией, помню, на первом курсе я ее серьезно не учил, а сдал на хапок.