Главреж почувствовал, что у него на тыльной поверхности рук встают отдельно волосок от волоска. В горле остановилось что-то пухлое, дыхание стеснилось. Он ощущал себя на земле, как на разваливающемся плоту, несущемся к водопаду. Хотелось закричать, убежать, но он не мог шевельнуться.
— Страх, — сказал Изобретатель. — Теперь я индуцировал страх. — Он нагнулся и выключил аппарат.
Почти сразу на улице раздался радостный басистый вопль:
— Манюра!
Чьи-то быстрые туфельки пробежали мимо низкого окна. МАЗ весело взревел, зашуршали шины, могучая машина, тронувшись с места, укатила по булыжнику прочь.
Солнце ломилось в комнату сквозь пыльные разводы на стеклах. Победно топорщились огромные кровельные листья лопухов. Все было в порядке. Очарование кончилось.
— Понимаете, — засуетился Изобретатель, — я сам переживал только вот такой страх. — Он показал пальцами. — А аппарат усилил эмоцию и передал ее вам. Но дело не только в этом. Второе в моем открытии — это то, что все элементы актерского мастерства я перевожу на язык электростатики и электродинамики. Органичность, общение, обаяние — для меня радио, электричество, и ничего больше. Если вы читали мою статью "Перцепция и аперцепция при ролевых…"…
— Знаете что, — главреж вдруг разозлился, — вы мне бросьте баки забивать с этой перпе… Как ее там? Одним словом, с этой самой. Вы прямо скажите, что вы можете для нас сделать и что вам нужно, чтоб это сделать. Думаете, у меня время есть выслушивать ваши теории?
— Актера, — проникновенно сказал Изобретатель. — Или актрису. Самую плохую вашу творческую единицу. И она так сыграет роль, что все попадают.
— С этого и надо было начинать. Я вам сейчас хотя бы Заднепровскую покажу. Мы ей недавно тарифную ставку снизили, теперь сами не рады. И к прокурору уже ходила и в райисполком. Идемте наверх. Она как раз должна быть на репетиции. Ящик можете оставить здесь.
В репетиционной комнате, где благодаря какому-то архитектурному чуду и зимой и летом сохранялась ровная температура — ноль градусов по Цельсию, разыгрывали пьесу местного автора.
Главреж и его спутник вошли. Дрожь прокатилась по синим от холода актерским физиономиям при появлении грозного вождя, а затем шесть пар глаз повернулись в сторону Изобретателя и выразили одно и то же: "Кто этот человек? Не изменит ли он что-нибудь в моей судьбе? Не поможет ли вырваться из этой дыры?" Но главреж сразу погасил все вспыхнувшие было надежды.
— Товарищ Бабашкин из "Гипротеатра". Приехал посмотреть нашу осветительную аппаратуру. — Он показал Изобретателю на стул. — Посидите, а потом мы с вами займемся… Продолжайте, пожалуйста, Борис Генрихович.
Очередной режиссер, Борис Генрихович, — он тоже слегка побледнел, увидев главного, — сделал знак, и репетиция возобновилась.
Герой-любовник, рослый фактурный мужчина с театрально-энергичным лицом и синими глазами, вошел в огороженное стульями пространство, долженствовавшее изображать колхозную избу, и уселся к столу.
В пространство вошел отрицательный персонаж.
— Приветствую, товарищи.
— Камень наскоком и то не сдвинешь. А он хочет все сразу… Здравствуйте…
— Нет, это не вы говорите "здравствуйте", — поправил очередной режиссер.
— А кто говорит?
— Действительно, кто же говорит теперь "здравствуйте"?
Инженю-кокет, сидевшая в полном оцепенении с момента, когда вошел главный, очнулась:
— Ах, это я говорю! Простите, пожалуйста… Впрочем, нет. У меня тут тоже вычеркнуто. Вот посмотрите.
И в таком духе. Местный автор — он сидел тут же — нервно забарабанил пальцами по колену, и губы его скривились в саркастической усмешке непризнанного гения. Он передернул плечами, отчего перхоть тучкой сошла с его длинной шевелюры, опорошив ворот габардинового пиджака. В течение трех сезонов местный автор — он, как известно, всегда является завотделом культуры в местной газете — донимал театр статьями с угрожающими заголовками: "В стороне от жизни", "Без компаса", "Без творческого огонька". Он желал стать драматургом, чего бы это ни стоило зрителям, и привлек на свою сторону райисполком, многочисленные собрания трудящихся и даже начальника местного гарнизона.
Появление его самого здесь, в замороженной репетиционной, было заключительным этапом великой борьбы.
Но "местная пьеса", не соотнесенная со сценическими законами и вообще ни с чем на свете, никак не складывалась во что-либо удобоваримое. Назревал очередной скандальчик.
Читать дальше