Иван Афанасьев - Герцог и колдунья

Всё, началось. Елочка в пяти метрах — вовсе не ель, хоть и похожа на свою безвредную пушистую сестрицу. Это держи-дерево. Будешь проходить в шаге от него — взметнется лапа, и тотчас сотни острейших иголок вопьются в кожу и в мгновение ока выпьют всю жизнь. Его обойдем справа… Нет, справа — целая поляна капкан-муравы. Таковая, ежели сожрать не успеет, то без сапог, точно, оставит. Придется слева, по кустам… Паутинки уж больно подозрительные. Ну, этих-то можно просто веслом… А вот стрекач. Вылитый боровичок. Это сейчас усомнишься, откуда взяться белому грибу, когда со дня на день жди снега. А летом рука сама потянется. Миг — и брызнувшие споры запорошат глаза. Навеки.

Так, угадывая расставленные то тут, то там ловушки, байг зигзагами продвигался вперед со всею возможной в его положении скоростью. Не было времени даже оглянуться назад, узнать, как там его подопечная. Не успеет, пропадет он, гибель и девчонке. Хорошо еще, если быстрая.

Но вот уже с десяток метров ничего опасного не видать. Даже воздух, кажется, посвежел. Но еще, еще несколько шагов, пока держат ноги.

— Жива? — не оглядываясь, хрипло спросил байг.

Что-то ткнулось в его спину. Это девушка наскочила, не успев притормозить. Оказывается, они почти бежали.

Веки Уфелда против его воли стали стремительно тяжелеть, тусклое осеннее солнце окончательно померкло, и он рухнул на пышную перину мха. Забытье его длилось с четверть часа, и всё это время Белуанта просидела рядом ни жива ни мертва, боясь и шаг сделать в сторону. Легкомысленность и глупость — не всегда одно и то же. Так вот, глупостью Белуанта не страдала и вовсе не хотела быть сожранной нежитью.

Шагах в семидесяти от того места, где упал Уфелд, со всех сторон заросшая высоким бурьяном, стояла избушка о двух окнах, крытая камышом. Судя по буйству трав вокруг, человеческий запах давно уж выветрился из-под ее крова. Бычьи пузыри, заменявшие оконные стекла, от времени стали бурыми и вряд ли пропускали свет. Белуанта зябко поежилась и принялась теребить байга. Понемногу тот стал приходить в себя.

Тот, кто много лет назад поведал Уфелду об этой лесной невидали, уверял, что в самой избушке и в непосредственной близости от нее никакой нежити нет и быть не может. Но мало ли что могло измениться? Байг, пошатываясь после обморока, подошел к двери и долго стоял, прислушиваясь и принюхиваясь. Конечно, хорошо бы принять голубиника, но новая доза могла свалить его на сутки, а то и больше.

Когда он решился потянуть за ручку, петли взвизгнули так, что Белуанта издала похожий звук. Продвигаясь вперед шажок за шажком, байг вошел внутрь, зажав в руке стрелу с серебряным наконечником. Он отсутствовал всего минут пять, которые показались дрожащей Белуанте столетием. Наконец фигура Уфелда показалась в дверном проеме. Лицо его, обычно суровое, как-то враз обмякло и разгладилось.

— Заходи! — скомандовал он.

Пришло время и Белуанте познакомиться с убогой обстановкой, в которой ей предстояло жить неопределенное время. Она пришла в ужас. Домик состоял из одной комнаты и крошечных сеней. Вся мебель была представлена топчаном, столом о трех ножках и грубой деревянной скамьей. На всем лежал толстый слой пыли. Из-под рассохшихся застрех тянуло сквозняком.

— Как же мы будем… здесь? — пролепетала бедная девушка, выросшая в неге и уходе.

— Наломай веник и вымети здесь, — распорядился байг.

— Не уходи! Я боюсь здесь! — воскликнула девушка, заметив движение байга к выходу.

— Делай, что говорят. Я сейчас вернусь.

Пока Белуанта взметала пыль в воздух, в соответствие со своим представлением об уборке, Уфелд возвратился с мешком мха и принялся наглухо заделывать все щели. Закончив с этим, он молча отобрал у Белуанты веник, перевязал его по-своему, и завершил приборку. А еще через несколько минут в маленькой печурке запылал огонь. Правда, поначалу она нещадно дымила, но потом приноровилась, вспомнила молодость и разгорелась по-настоящему.

Байг впервые горько пожалел о своей профессии. На его нынешний взгляд, был в ней один-единственный изъян: необходимость подчиняться. Сам по себе, он был самодостаточен и неприхотлив. Сейчас же полагалось заботиться об изнеженной горожанке. А она даже принесенную им из родничка, бьющего чуть ли не из-под стены дома, воду не сумела толком разогреть. Простите меня, Великие Белые, про себя сказал Уфелд, что совсем недавно я клял почем зря Хитар, навязанную мне. Та и нежить отыскивала, а предгорья Илиза не в пример опаснее этого леса, и состряпать могла на скорую руку, и не ныла по пустякам. Конечно, и деревенская колдунья была обузой, но обузой посильной. Байг вздохнул и принялся накрывать на стол.