Виктор Сапарин: Ультраглаз (сборник)

Поэтому, когда Антонина Игнатьевна похвалила ей Петю за аккуратную носку ботинок, она не поддержала надежды матери.

— Посмотрите, Марья Петровна! И впрямь волшебные, — говорила петина мама. — Или моего Петю подменили. Малый носит их, не снимая, почти полгода, и хоть бы где протерлись.

— Ничего особенного, — объявила Марья Петровна, взглянув на подошву, микропора. Видите, неровная, с пупырышками. Ей износу нет. Только я ее не люблю. От микропоры ревматизм бывает.

— Что вы, ведь микропористая подошва пропускает воздух, — возразила петина мама.

— Все одно — резина, — отрубила Марья Петровна.

— Не может быть, чтобы это была резина, — не соглашалась Антонина Петровна. — Легкие какие. Попробуйте.

Марья Петровна неохотно подержала в руке ботинки.

— Почти ничего не весят, — сказала она таким тоном, как будто это был крупный недостаток. — По-моему, надувательство.

— Почему же надувательство?

— Очень просто. Не знаете, что ли, как микропора делается? В резину воздушные пузырьки надувают. Ну, лишнего и напустили. Оттого и легкие.

Она поставила ботинки на пол и обтерла пальцы. Антонина Игнатьевна знала, что микропористая подошва делается совсем иначе, но последнее слово, как всегда, осталось за Марьей Петровной.

… Шел месяц за месяцем. Ботинки не поддавались износу, словно и впрямь были волшебными. Антонина Игнатьевна стала посматривать на них уже с некоторым страхом. Конечно, она понимала, что профессор — не Мефистофель, а обыкновенный человек, но в его подарке было что-то сверхъестественное. Оно заключалось не только в непонятной прочности ботинок. Обнаруживались и другие странности.

Однажды Антонина Игнатьевна заметила царапину на носке левого ботинка. Очевидно, Петя задел за какую-то железку, когда ребята собирали во дворе металлолом. А потом эта царапина исчезла. На ботинке не осталось и следа от нее.

А как объяснить это? Петя никогда не чистил ботинки, а они всегда выглядели свежими!

Наконец, хотя башмаки были изготовлены в свое время в точности Пете по ноге, они не делались нисколько теснее.

Правда, кожаная обувь разнашивается. Но в том-то и дело, что ботинки имели такой вид, как будто их только что принесли из магазина.

Марья Петровна, любившая делать всем замечания, встречаясь с Антониной Игнатьевной, читала ей нотации:

— Напрасно балуете мальчишку! В праздник, в будни, каждый день в новых щиблетах. Могли бы и на другое что деньги тратить. Наплачетесь потом!

— Помилуйте, — возразила однажды на свою голову Антонина Игнатьевна. Да он целый год в одних ходит!

— Что же, вы меня за дуру считаете? — обиделась Марья Петровна. Боитесь признаться? Ох, уж эти матери! С ума сходят по своим детям… Не знаю, на что ради них готовы! Этим их только и портят…

После этого Марья Петровна стала говорить про Антонину Игнатьевну, что та отчаянная лгунья, это во-первых, совершенно не умеет воспитывать своего сына, это во-вторых, и, безусловно, сумасшедшая, это в-третьих: каждое первое число покупает «своему Петеньке» новую обувь, а сама по году ходит в старой.

Бедная Антонина Игнатьевна пыталась объясниться с Марьей Петровной, но это оказалось бесполезным. Да, собственно, какие объяснения могла представить Антонина Игнатьевна?

Жизнь Антонины Игнатьевны из-за этих чертовых ботинок невероятно осложнилась. Говорить людям правду? Никто не верил. «Сознаться», что она каждое первое число покупает Пете новые ботинки? Нелепо.

…Когда прошло еще два месяца и все оставалось по-прежнему, смятение охватило Антонину Игнатьевну.

— Вот что, — сказала она в один прекрасный день. — Отложи-ка эти ботинки, пусть отдохнут немного. Поноси пока старые. Она дала Пете старые ботинки, те самые, из-за которых в свое время начался разговор с профессором. Дядя Сережа прибил к ним новые подметки.

— Хорошо, что они были куплены на рост, — сказала она. — Надо носить, а то малы будут. А эти я запру в шкаф.

Захотела ли она убедиться, что ее сын научился аккуратно носить обувь, или эти неизносимые ботинки стали ее просто пугать? Трудно сказать, что имела в виду петина мама. Она и сама не могла бы объяснить, что руководило ее действиями. Но она вздохнула с облегчением, когда Петя надел обыкновенные, не волшебные ботинки.

Они показались Пете тяжелыми, он привык за последний год к легкой обуви, которую почти не чувствуешь на ноге.

Скоро он расшлепал башмаки, и Антонине Игнатьевне пришлось нести их опять к сапожнику. Итак, подвижной мальчик оставался по-прежнему подвижным! Секрет долгой носки зависел вовсе не от Пети. Но Антонина Игнатьевна упрямо отдавала старые башмаки снова и снова в ремонт, пока, наконец, дядя Сережа не сказал: