Ольга Ларионова - Черная вода у лесопильни

Звук они услышали издалека — тонкий, призывный, словно клич боевой трубы. Они ускорили шаги, но звук умолк, и когда они вышли к реке, на лесопильне было пусто. Хорошо просохшее сосновое бревно, непонятно каким образом очутившееся на этом берегу, золотилось в суховатой, отцветшей траве. Филиппа потрогала чешуйчатую кору — нет, смолы не было — и рискнула присесть. Рондал нетерпеливо опустился перед нею прямо на траву и положил ей на колени свои забинтованные руки:

— Развяжи. — Это был приказ.

— Господи, Ронни, что за нетерпение…

— Развяжи.

Она еще пыталась его увещевать — и про инфекцию, и про увольнение без выходного пособия… Он нагнул голову и зубами рванул бинт.

— Все равно это будет завтра. Завтра они увидят мир таким, каков он есть. Все проверено десятки раз, ошибки быть не может. Опыт удался. Ты понимаешь, Липпи, только теперь я увидел, до какой степени они все сомневались… Только теперь, когда все контрольные опыты дали положительный результат, я понял, как мало шансов было на удачу. И все-таки — удача! Ты понимаешь, Липпи, завтра мои руки должны стать первыми руками, которые увидят белый свет!

— Но на перевязках…

— Перевязки делались в инфракрасных лучах, в том-то и вся хитрость. Вот почему я сказал "белый свет". Но из всего, что сушествует на белом свете, есть только одно самое дорогое мне, и это единственное мои руки должны увидеть прежде всего. Я говорю сейчас только то, что думаю, и мысли путаются, тебе все это может показаться просто детской фантазией, нелепостью, литературным бредом, но я просто иначе не могу, Это должно быть, Липпи, любимая моя, это просто иначе и быть не может… Первое, что должны увидеть мои руки, должно быть самым прекрасным на свете. А это — твое лицо, Липпи. И первое, чего они должны коснуться, — это твои волосы…

Филиппа снимала последние слои повязок и все ниже опускала голову, чтобы не взглянуть Рондалу в глаза, — она боялась увидеть в них слезы. Как и всякой женщине, ей было приятно, что Рондал ее боготворит, но… какие-то границы он переступал. Она продолжала сматывать бесконечный бинт, и самое главное — то, что сейчас под ним окажется, — почему-то совершенно не волновало ее. Она совершенно не представляла себе, что там должно быть, и когда последний виток бинта лег на ее колени, она не сдержалась и вскрикнула от удивления.

Под бинтами оказалось то, чего она никак не ожидала увидеть, — золото.

Золота было много. В первую минуту ей вообще почудилось, что на руки Рондала надеты массивные желтые кастеты. Но в следующий миг пальцы шевельнулись, и стало ясно, что это просто очень широкие, с прорезями по бокам, выпуклые перстни, целиком закрывающие всю среднюю фалангу каждого пальца. Каждый перстень венчался маленьким черным агатом, утопленным в золото и разительно несоразмерным с величиной кольца.

Тут только Филиппа заметила, что пальцы дрожат. Не руки — только пальцы. От холода? Желтый блеск золота обманчив, он создает иллюзию теплоты — это она знала по себе. Инстинктивно она нагнулась и стала часто-часто дышать на дрожащие пальцы Рона, стараясь их отогреть. Она осторожно подсунула под его руки свои ладони, и десять обручальных колец одновременно и глухо цокнули о перстни Рондала. Его пальцы задрожали сильнее и вдруг рванулись вверх, навстречу ее лицу.

Она невольно отпрянула.

Руки тоже замерли — дрожь унялась, и теперь они постепенно теряли робость и скованность, словно хищные зверьки, выпущенные из клетки на волю. Десять черных точек зорко и четко фиксировали черты ее лица, ее волосы, ее плечи, словно это была не плоть любимой женщины, а определенная какими-то параметрами цель.

Филиппа ужаснулась этому ощущению, но в следующий миг она поняла, что еще страшнее то, что руки Рондала — больше не руки любимого, а точный биомеханический инструмент.

Она не думала, она просто неспособна была думать о том, что такие руки могут выполнить, спокойно и безошибочно, любое не очень сложное действо — от убийства человека до уничтожения цивилизации. Крошечный мозг, вмещенный в каждый золотой перстень, был слишком мал для того, чтобы оценивать, сопоставлять, протестовать. Достаточно было бы отвлечь, а может быть, затуманить или опьянить мозг человека — и на какие-то доли секунды мир оказался бы во власти этих рук, способных только прочитать приказ и выполнить его.

Где-то, может быть, Филиппа и ощущала все это — смутно, насколько ей позволяла ее кудрявая мальчишечья головка второразрядной певички из казино.