Цапля не помнил, как покинул храм. Наверное, дверь клетушки отворили, наверное, его вывели наружу, но он бы не удивился, если б оказалось, что он вышел сквозь каменную стену. Пришел в себя он, сидя на земле у кромки дороги. Во рту было сухо, а голова кружилась, как с хорошего перепою (рабам редко выпадает счастье напиться, но пару раз случалось, и впечатления были незабываемые). И лишь постепенно до него дошел смысл сказанного. Нет — смысл того, что он услышал.
Он, храмовый раб, — предок царей! Слава на тысячелетия! Имя, которое будет передаваться из уст в уста! Правда, это будет не его имя, а имя того, кому суждено стать царем, но…
Страдая от издевательств Хризостома, Цапля порой черпал утешение в том, что он — сын могущественного шейха, воинственного князя пустыни. Когда-нибудь отец найдет сына, похищенного злыми врагами, и ворвется в храм на боевом верблюде, и мерзкого евнуха разрубит пополам. Но на дне памяти Цапли продолжала жить неприглядная правда. Шейх кочевого племени эдомитов разбил шатры свои у стен Тира. Роскошь большого города привела его в совершенно дикарский восторг, и он без устали тратился на яркие побрякушки, храмовых блудниц и сладкое вино — все то, что он с удовольствием бы награбил, но не имел возможности. А когда тратить стало нечего, он принялся продавать все, что считал ненужным. И сбыл храму Мелькарта мальчишку раба, который и впрямь мог приходиться ему сыном, — на такие мелочи шейх не обращал внимания. Ему было все равно — принесут ли малого в жертву или употребят на какие-то работы. Цаплю отправили не в жертву, а в хлев. Дети, которых удостаивали чести сжечь во имя Мелькарта, непременно должны были родиться свободными.
Но теперь это неважно. Он остается рабом, но лучше быть предком царей, чем потомком шейхов. А имя… если у него, как предсказано, будет сын, он даст ему свое имя. И заповедает настрого, чтоб это имя навсегда оставалось в его потомстве.
Радостный и счастливый, вернулся он в храм. И не успел ступить под колоннаду двора, как на его плечи обрушился управительский посох.
— Где ты шлялся, арабская морда, свинья эдомитская?! — визжал Хризостом. — По кабакам шатался или дрых в канаве, вонючей, как твоя мать? Онемел, Цапля?
Мрачная тоска и тупое отчаяние сдавили грудь предка царей. Он бы все вынес — ругань, порку, колодки. Но коверкать свое имя — славное царское имя — позволить не мог.
— Я не Цапля, — угрюмо выговорил он. — Не Герод. Меня зовут Гордос.
— Нет, Герод! Цапля! — Хризостом, разъяренный тем, что негодяй смеет противоречить, перехватил посох обеими руками и принялся молотить, при каждом ударе выкрикивая: — Цапля! Герод! Герод!
И под пустой колоннадой повторялось, отдаляясь и отдаваясь все глуше: «Герод… Герод… Ирод».
Все выглядело именно так, как рассказывали легенды. Хотя обычно легенды лгут похлеще очевидцев. Принц даже хмыкнул бы, не будь это столь вульгарно. Как подобает благородному человеку, он нередко предавался радостям охоты, и зрелище темной лесной чащи вряд ли могло его удивить, А тем более — напугать. Но такого высокого и густого терновника он не видывал никогда.
— Эк, как оно заросло все! — воскликнул оруженосец. Ему по статусу дозволялось проявлять непосредственность. — Верхами ни за что не проехать.
Принц неохотно спешился и приблизился к кромке леса. Достал охотничий нож, ударил по сплетению колючих ветвей и с проклятиями отдернул руку.
— Нет, без топора никак не управиться. Хорошо, что догадались его прихватить. Так что, Жан, доставай топор и приступай к делу.
Жан, подавив тяжкий вздох, последовал приказу. Собственно, идея прихватить в рыцарский поиск такое неблагородное оружие, как топор лесоруба, как раз ему и принадлежала. Принц Дезире изрядно посмеялся над этим советом, а потом согласился. Никто другой из свиты принца до этого бы не додумался, но Жан был сыном лесничего, и хотя покинул отчий дом еще в малолетстве, кое-что из прошлой жизни еще помнил. И теперь, не прекословя — он вообще был не из тех, кто прекословит господам, взялся за длинную рукоять топора, примерился, и начал рубить кусты.
Принц Дезире следил с удовольствием, как преграда, каковую считали непроходимой, трещит и рушится с каждым ударом топора. Он понимал, конечно, что на приближение к заветной цели уйдут не часы — дни. Будем надеяться — оно того стоит. Что до прочего, так Жан по приказу господина основательно опустошил дворцовую кухню, так что в ближайшие дни голодная смерть им не грозит. А если припасы кончатся — не может быть, чтоб в Мрачнолесье не водилось какой-нибудь дичи.
Читать дальше