Роман Подольный - Искатель. 1973. Выпуск №1

— Ну если у вас Беленькие такие, то хотела бы я посмотреть на ваших черненьких. Да ладно, ладно, не бойтесь вы меня так, я в глубине души добрая.

На диване зашевелился Филипп Алексеевич.

— Да не трави ты его, Танюша. Сначала прояви фото, а потом уж выбрасывай.

— А, ожил, дед! Даже острить начал.

Филипп Алексеевич сел на диване, вгляделся в меня.

— Включи-ка свет, Танюха. Темновато.

И продолжал рассматривать меня. Спокойно, беззастенчиво, но как-то необидно. Может быть, потому, что во взгляде чувствовалась глубокая и серьезная заинтересованность. Я отвел глаза, растерянно перевел их на фото, потом на Таню… — Таня, мой аппарат.

— Господи, и его потянешь на свое эшафото?

— Смотри-ка. Тоже острить стала. Потяну, потяну.

— Не давайтесь вы ему, Беленький-черненький. Он ведь у нас большой экспериментатор.

Она говорила шутливо и смотрела на деда любовно, но какая-то тревога слышалась мне в ее голосе.

— Ничего, не сопротивляйтесь, товарищ Беленький, — старик поправил полотенце на голове, капризно крикнул: — Дала бы чем руки вытереть.

Потом начал командовать с дивана, усаживая меня для съемки. — Левее… Правее… Нос выше… Правое ухо ниже… Сделайте волевое лицо… Не можете? То-то. Потому что заранее сделали. Отбросьте все выражения… И не смотрите на Таню, у вас от этого сразу лицо делается чересчур выразительным.

Положительно, в этом доме я позволил всем над собой издеваться, не оказывая ни малейшего сопротивления. Мало того, мне и не хотелось оказывать сопротивление.

Он сделал добрых десятка два кадров, все время заставляя меня менять положение.

— Какое у вас, знаете ли, уважаемый товарищ, многообещающее лицо. Терпите, молодой человек, выдержка коротка, а фото вечно. Вы мне годитесь, я чувствую. У каждого фотографа есть свой отдел кадров, и занимается он именно кадрами. Анкета человека написана у него на лице, только не все умеют разобрать почерк…

— Портрет Дориана Грея? — осмелился вставить я.

— О, да он умеет говорить, — удивилась Таня.

— Да-да, портрет Дориана Грея, вы совершенно правы. Лицо человека — это биография. Но на фотографии он может выглядеть старше, чем на самом деле, правда?

— Бывает.

— А что значит «старше»? Лицо темнее, глаза меньше, лоб собран в морщины? Да-да, и только-то? Хо-хо, уважаемый товарищ, я вам еще покажу, каким вы будете. А могу — и каким вы были. Только это неинтересно. Вам же важнее, чего в вас не хватает. Хотите, и это покажу?

— Разболтался, дедушка! — прикрикнула Таня, подошла к старику, быстро и как-то умело отобрала аппарат и снова уложила деда. А тот посмеивался.

— Сфотографировать-то его как ты мне, больному, позволила? Ведь я ушам не поверил, что твоего возмущения не слышу. Самой интересно, да-да. Я же говорю, что умею заглядывать в будущее.

— Положили тебя — и спи! — прикрикнула Таня. — А я провожу гостя. Только…

Она убрала бутылки в шкаф, демонстративно заперла дверцы, спрятала ключ в сумочку, вынула из той же сумочки зеркальце, быстро заглянула в него и сразу убрала обратно. А потом церемонно взяла меня под руку и неслышно закрыла за нами дверь на кухню, хлопнула дверь из кухни в прихожую, проскрипело что-то, и защелкнулась сзади дверь во дворик. Низкий прямоугольник арки пропустил нас на улицу.

— Дед теперь будет спать часов шесть, — деловито сказала Таня. — В институт я сегодня не пойду, не то настроение. Ты куда-нибудь торопишься?

— Что ты! — испуганно произнес я.

Это вырвалось у меня так стремительно и искренне, она засмеялась. А между тем мне как раз и следовало торопиться. И еще как следовало! Прежде всего надо было бы вернуться в ее квартиру — хоть за теми фотографиями огня, которые я успел отобрать. Потом надо было поехать с ними к шефу. Потом мы должны были с ним отправиться на студию, там шла работа над его фильмом по его сценарию с моим участием (в титрах так и напишут: с участием И. Беленького. Мама очень радовалась).

Но я сказал: «Что ты!»

И узнал, какая маленькая Москва: я мог бы ее обнять.

И узнал, какая длинная жизнь: ведь таких вечеров в нее могло вместиться несколько тысяч.

Во дворике, у обитой черным дерматином двери, она подняла ко мне лицо и спросила:

— Завтра?

— Конечно.

— У метро в восемнадцать тридцать. А теперь уходи, а то дед опять тобой займется. А ему это сейчас вредно.