Дмитрий Хабибуллин - Тот День

Сычев даже уволиться не успел, так спешил он на передовую. Собрав самое необходимое, он сел на поезд и уже через сутки был на границе Южной Осетии. Получив на руки автомат, боеприпасы и удостоверение добровольца, счастливый солдат вместе с войсками регулярной армии и такими же свободными бойцами, как он сам, въехал на территорию страны-агрессора — Грузии.

Как был он радостен и окрылен, когда за более чем десятилетний перерыв холодная броня БМП опять катила его на поля войны. Настоящей войны. Нигде, как в царстве самой смерти, он не чувствовал себя таким живым. Для Владислава те две недели были сродни глотку свежего воздуха. И не случись беда, он так бы дальше и жил. Мирился бы с пленом мирной жизни и раз в несколько лет исчезал бы в огне новой войны, очаги которой всегда где-нибудь вспыхивали и тут же гасли. Но судьба вмешалась в его безумство, и одна роковая случайность поставила на солдатской судьбе Сычева жирную точку, а самого человека вина за содеянное буквально вывернула наизнанку, протащив от палат для душевнобольных до причастия в церкви.

Расстрел мирных — приговорила его совесть. Уничтожение предположительного врага — сказал трибунал, и отпустил Владислава восвояси. Ту страшную историю он старался не вспоминать. И годы сделали свое дело. Лица погибших от его рук все реже его навещали. Бывали дни, когда он и вовсе забывал о случившемся. Месяцы в клинике, годы психологических консультаций сделали свое дело. Однако иногда наступало время раскаяния, и никакие доктора, никакие препараты не могли помочь сломленному солдату. Несколько лет назад, в очередной из таких дней, когда Сычев уже всерьез подумывал присоединиться к тем, кого он погубил, его мать, убежденная атеистка, преподнесла ему сюрприз. Взяв под руку Владислава, она зачем-то отвезла его в один из храмов под Тверью. Приход ничем особенным не отличался, однако раненное сердце солдата как нигде нашло покой и умиротворение в стенах того храма. С тех пор, когда приходили страшные дни тревог, и желание продолжать борьбу совсем покидало Владислава, он ехал в те живописные места и слушал мягкие проповеди тамошних священников. Однако вчера, примерно в полдень оплот спокойствия и гармонии души рухнул, и словно адовы врата разверзлись под куполом божьего храма.

Теперь сон уносил его в кошмары прошедшего дня. Ему хотелось кричать, но воздуха не хватало. Хотелось убежать и больше никогда не видеть те мерзкие сцены, но ноги отказывались его слушать. И когда его сердце уже было готово взорваться от страха, Влад ощутил ледяные брызги на своем лице.

Глаза мужчины открылись. Все было в тумане, и к горлу тут же подкатила тошнота. Когда мир замедлил свой безумный вальс и картинка обрела четкость, он увидел склонившейся над ним силуэт. Человек был в одеждах священника. Это он разбудил его, вырвал из страшных воспоминаний. В руках святого отца была небольшая походная фляга, и, наклонившись к мокрому лицу Владислава, он тихо произнес.

— Ну что. Добро пожаловать в ад.

Отец Георгий обошел монастырский двор по кругу. Заглянул в каждое нетронутое строеньице, коих на территории осталось немного. Проверил каждое холодное тело, а было их не меньше сотни, включая прихожан и работников. Но ничего. Все были мертвы. По крайней мере, за белокаменной изгородью Вознесенского монастыря смерть пощадила его одного.

Спустя час. Около шести утра. Когда рассвет уже вовсю занялся и придал дьявольскому пейзажу пущую четкость, Соколов решил, что стоит выбираться из мертвого монастыря. Где-то недалеко от главных ворот, возле церковного киоска, Георгий заметил очередной стог лежащих один на одном мертвецов. Решив, что стоит и этих проверить, святой отец принялся растаскивать за ноги сбившихся в кучку покойников. И, как оказалось, не зря. Все они, конечно же, были мертвы. Да что там мертвы, у многих тела были так изуродованы, что сложно было понять с какой стороны смотреть на человека. Однако когда Георгий уже хотел уходить, самое нижнее тело, которое было под всеми остальными покойниками, внезапно закашляло и застонало.

От неожиданности, священник отпрянул и, подобрав валяющийся рядом кирпич, отошел на безопасное расстояние. Секунд через пять кашель повторился, и аккуратно подойдя к внезапно ожившему телу, святой отец вдруг понял, кого он отыскал.

В изорванной на мелкие лоскуты монашеской рясе, на холодной земле в окружении десятка изуродованных мужских трупов, лежала полуголая настоятельница монастыря, Игуменья Анна. Женщине было слегка за пятьдесят, но по ворчливости и строгой набожности она бы в раз переплюнула всех девяносто летних бабушек из глубинок. Отец Георгий никогда особенно Анну не уважал, как в прочем и большинство знакомых ему людей из высшего духовенства. Человеком она была довольно примитивным, и дослужилась до столь высокого поста исключительно за счет своего безукоризненного послужного списка и пожизненного пребывания в рядах «черных» монахинь. Упрямая вера таких вот людишек всегда вызывала у Соколова горькое умиление, ведь многие из них, истинно праведных, даже соблюдая все заповеди и предписания, находили лазейки для собственных пороков. Кто-то любил мальчиков из церковных кружков, кто-то маленьких девочек, а вот настоятельница, Игуменья Анна, любила поститься и причинять себе боль.