С презрением покосившись на сабельки, Джордж невнятно буркнул начальнику караула и забрал у меня лист Приведения Приговора. Что-то переписал оттуда в караульный журнал, подписал сам, дал расписаться мне, а после удовлетворенно ткнул пальцем в сторону двери. Манерам, как видно, в Пенджабе учили плохо.
Мы прошли. За дверью все было жестче. Как оказалось, внутри самого коридора дежурили, зыркая злыми взглядами, охранники-карабинеры. Дежурили вчетвером и, как объяснил мне Джордж, поочередно, сменяясь каждые два часа с другими четырьмя бойцами, отдыхающими в соседней кандейке. В отличие от полицейских с кольтами на входе эти охранники являлись не просто «вахтерами» или «ключниками». Их головы в касках, плечи и грудь, закрытые кавалерийской кирасой из многослойной стали, говорили мне об одном — перед нами стояли подготовленные бойцы, натасканные для тактических схваток. Злой штык, накрученный на карабин, и короткий кинжал на поясе, также показались мне необычайно красноречивыми предметами.
Далее по коридору, одна за другой следовали закрытые камеры. Чуть ближе — комнаты отдыха полицейских, совмещенные с маленькой оружейкой, кухня, бытовка и туалет. Чуть дальше — еще одна решетка, полисмен-вахтер с кольтом, снова решетка и, наконец, камеры смертников.
Ни мало не стесняясь, Джордж снова ткнул пальцем куда-то в глубь.
— Наш клиент там, в последней камере, — сказал мне Буш младший, щурясь от света неоновой лампы. — Я не пойду туда, хорошо? Твой Рамон просто бешенный зверь, и я могу не сдержаться… Знаешь, глядя на таких ублюдков как он, мне хочется отключить Хеб-Сед и сломать его проклятые машины.
— Да брось, — хлопнул я его по плечу, — каждый человек достоин права на жизнь и, что гораздо более важно, права на прощение. Кто мы такие чтобы осуждать?
— Кто мы такие, чтобы прощать?
Тут я развел руками.
— Мы те, кто наказывает, Джордж младший. Мы те, кто наказывает справедливо.
Джордж улыбнулся мне очень печально, пригладил пальцем гвардейский ус, оставшийся еще от Пенджаба, и медленно качнул головой.
— Ты правда считаешь это справедливостью? — спросил он меня. — Ты действительно так… считаешь?
Моя ладонь вонзилась ему в плечо.
— Я уверен, брат мой. Я уверен.
* * *
Спустя минуту, я надеваю тонкие резиновые перчатки цвета топленого молока и прохожу вовнутрь «зоны смертников», за решетку. Здесь ждут еще четыре карабинера. Они не шарахаются от меня — и это, я считаю, уже чудесно. Утро и правда великолепное, думаю я, а жизнь — не так уж плоха. Когда я прохожу мимо бойцов в кирасах, эти бывалые люди — вооруженные до зубов высокие мужчины, стараются на меня не смотреть. Они сконфуженно прячут глаза и неуклюже отворачиваются при моем приближении. Под их опущенными, часто мигающими ресницами живет зримый страх. Или отвращение? Нечто недоброе сочиться из их влажных пор, нечто едкое, называемое отчего-то потом, но являющееся на деле, материализованным ужасом — перед моей скромной персоной. Улыбаясь, я иду дальше, не глядя по сторонам.
Последний коп открывает передо мной последнюю дверь.
— Мой клиент готов? — спрашиваю его я.
— Ждет, — слышу скупой ответ.
И захожу внутрь.
В маленькой комнате — действительно маленькой по сравнению с только что пройденными мной секциями коридора, с комнатами полицейских и даже с обычными тридцатиметровыми камерами, где проживают одиночные смертники — комната просто микроскопична. Я мог бы прошагать ее за десять шагов, если бы шел вдоль одной из стен и за пять шагов — вдоль второй. Все-таки у длинных ног есть свой плюс, думаю я, и приступаю к своей нелегкой работе.
Я опускаю на голову маску из марли и натягиваю белый медицинский халат. На маленький узкий столик, что стоит рядом с дверцей, я опускаю свой чемодан и набираю на замке код. Чемодан раскрывается, и я достаю инструмент.
Бетонный пол здесь особый. Он прорежен стальными полосами решеток. Под решеткою — сливы. Для крови и потрохов. Они доставят лишнюю жидкость и извлеченные органы в канализацию. На стене — раковина и кран для мойки рук. Моих рук, конечно, а не рук клиента, ведь после встречи со мной, рук у него не останется. В углу стоит специальный клозет, с широким раструбом зева. В раструбе, прямо в воде, блистают нержавеющие ножи, острые как опасная бритва. Я знаю, если туда бросить вырванную с мясом печень, а потом смыть, она пройдет без проблем.
В центре комнаты — стул. На стуле сидит человек. Он полностью обнажен.
Читать дальше