Никуда она из сюжета не исчезала, дорогая наша Калерия Карловна, просто сделала упреждающий ход: когда, спасаясь от контролеров, они раздвинули гармошку дверей и выскочили на ходу из автобуса, Калерия внезапно заметила, как ее сибирская конкурентка вместе с медсестрой Машенькой скрываются за ближайшим углом (Вепсаревича она не увидела, тот за угол завернул раньше). «Вперед!» — скомандовала она верным своим ищейкам и пустила их по горячему следу, сама же соседней улицей добралась до ближайшего перекрестка и вышла беглянкам в лоб, чтобы взять их обеих тепленькими.
Но, к ее великому удивлению, оказалось, что вместе с ними здесь находится главный приз, ради которого вся эта каша и заварилась, — Вепсаревич Иван Васильевич, собственной, как говорится, персоной.
Калерия, дрожа от азарта, стояла затычкой в горле неширокого Загибенного переулка. Руки у нее почему-то вытянулись и доставали крючками пальцев до каменных стен домов.
Машенька, Вепсаревич и Медсестра Лёля замерли напротив нее.
Глупо пялясь на непонятную бабку, Машенька смущенно спросила:
— Бабушка, вам чего?
— Здравствуйте, Калерия Карловна, — поздоровался с Калерией Ванечка. — Маша, это наша соседка, она у нас наверху живет.
— В общем, так, — сказала Калерия, как будто не узнавая Ванечку и обращаясь к Медсестре Лёле. — Отдавай мне этого твоего товарища, иначе… — Она отколупнула от каждой стенки по кроваво-красному старинному кирпичу и не глядя запустила их вверх. Загрохотало кровельное железо, и в воздух взлетели голуби.
— Паучий бог тебе товарищ, — ответила Медсестра Лёля, вмиг проникнув во вражескую суть старушенции, — и вот тебе на твое «иначе» мое «иначе».
Кирпичи, как какая-нибудь дешевая клоунская подделка, с легкостью вернулись на место, в стены, из которых их выцарапала Калерия, при этом больно саданув старуху по пальцам.
Обиженная Калерия превратила кулаки в гири и стукнула ими одна о другую. Долгий чугунный звон прокатился по Загибенному переулку и замер, рассосавшись по подворотням.
— Держись, сражаюсь! — сказала она, насупясь.
— Держусь, защищаюсь! — ответила Медсестра Лёля и поплевала себе на ногти. — Сейчас вот сердце-то из тебя вышибу, останешься ходить бессердечной.
— Соль тебе в очи, кочерга в плечи, — презрительно ответила Калерия Карловна и тоже поплевала себе на ногти. От ногтей повалил пар. Затем она подпрыгнула на одной ноге, другой сделала вращательное движение и вдруг грохнулась на твердую мостовую, как дохлая курица.
Лёля рассмеялась и подмигнула Машеньке:
— Малое шаманское заябари. Теперь старушка только бздеть сможет мыльными пузырями. — Она повернулась к Калерии: — Боюсь, бабуля, из-за меня тебе придется перенести сегодня большие приключения!
Калерия позеленела от злости. Левый глаз у нее стал белый, а правый — черный. Из третьего же, если бы у нее был таковой, в Лёлю бы сейчас полетели самые ядовитейшие из стрел.
— Одна тоже вон бзднула, щей плеснула, на корячки встала, луковку достала, — сказала она, с трудом поднимаясь.
Тут уже не стерпела Машенька.
— А ну сгинь, поганая старушонка! Не то пну под дыру, так улетишь под гору, тресну в висок, посыпется из жопы песок!
Когда Машеньке надо было превратиться на время во вздорную базарную бабу, ей это удавалось легко. Опыта такого рода у Машеньки было хоть отбавляй. Пьяные соседи по коммуналке, тётки в продуктовых очередях, ушлые водилы на «скорой». Бывало, даже больные на операционном столе с распоротым скальпелем животом и торчащими наружу кишками начинали ее вдруг клеить и лапать своими немощными руками. Всё это пресекалось быстро отборной профессиональной руганью, а то и просто туфлей по яйцам.
Ее поддержала Лёля, нацелив на старушонку палец и пукая из него, как из детского пистолета-пукалки:
— Ну что, Арахна, старая склеротичка, облик человеческий сумела себе вернуть, а вот секрет паутины — нет? С тех пор ищешь, рыщешь, не можешь успокоиться? Но дети от тебя все равно одни пауки…
— Блядь вокзальная, — обозвала ее Калерия. — Ненавижу.
Она вдруг задрала юбку и повернулась к девицам задом, показывая им кружевные желтые атласные панталоны, какие были в моде, наверное, еще во времена Пушкина, влюбленного в мадемуазель Гончарову.
Давно уже Загибенный переулок не видел таких откровенных сцен и не слышал такой непечатной прозы, как в этой уличной перепалке. Тем временем к нашим героям с тыла медленно подходили компотовцы. Немного не дойдя до ругающихся, они замялись на одном месте, но в ссору пока не вмешивались, выжидали, что будет дальше.
Читать дальше