Олег Авраменко - Маргарита Наваррская

- Как? От кого?

- Э, нет. Позволь мне не открывать своих источников информации. Эрнан вздохнул. - Впрочем, это я зря тебе рассказал. Теперь у вас с Амелиной появился достаточно веский повод наплевать на свое обещание и возобновить шуры-муры. М-да, боюсь, так оно и будет.

Филипп энергично затряс головой, словно прогоняя жуткое наваждение.

- Нет, это уму непостижимо... Невозможно... Я не могу поверить! Право... Симон, ты... ты... Ведь ты был для меня своего рода идеалом... идеалом супружеской верности. Я всегда восхищался твоей беззаветной преданностью Амелине и... и даже немного завидовал тебе - что ты способен так любить... А теперь... Нет! Пожалуй, я вернусь во дворец. Мне надо переварить это... привыкнуть... осознать... смириться... - И он, как ошпаренный, вылетел из шатра.

Вскоре послышался стук копыт уносящейся прочь лошади. Полог у входа в шатер отклонился, и внутрь заглянула коротко остриженная голова слуги.

- Прошу прощения, господа. Что-нибудь стряслось?

- Нет, Гоше, ничего особенного, - успокоил его Эрнан. - Просто твой хозяин вспомнил о неотложных делах. Бери остальных и следуй за ним.

Когда слуга откланялся и исчез, Шатофьер повернулся к Симону и назидательно произнес:

- Вот так крушатся идеалы, друг мой любезный!

- Жирный боров! - пробормотал Симон, бесцельно блуждая взглядом по шатру. - Зачем ты рассказал Филиппу?

- И вовсе я не жирный, - с непроницаемым видом возразил Эрнан. - Я большой и могучий, это во-первых. А во-вторых, поделом тебе. Поменьше надо трепаться о чужих прегрешениях, коль у самого рыльце в пушку. И потом, меня до жути раздражает твое постоянное лицемерие. Строишь из себя святошу, житья не даешь Амелине, все упрекаешь ее и упрекаешь...

- Ведь я люблю Амелину! Я так ее люблю... Только ее и люблю...

- А зачем тогда якшаешься с той девицей?

- Ну... Это так... несерьезно...

- Разве? И трое детей - тоже несерьезно? Какой же ты еще мальчишка, Симон! Вот когда повзрослеешь... гм, если, конечно, повзрослеешь когда-нибудь... - Эрнан растянулся на подстилке и широко зевнул. - Да ладно, что с тобой говорить! Лучше я чуточку вздремну, а ты, малыш, ступай себе с богом...

Едва Симон вышел из шатра, как за его спиной раздался громкий храп. Несмотря на скверное настроение, он все же не удержался от смеха:

- Да уж, нечего сказать, чуточку вздремнул...

12. ЖУТКИЙ СОН ШАТОФЬЕРА

Вообще, Эрнан не имел обыкновения храпеть во сне. За годы, проведенные в крестовом походе, он приучился спать тихо и чутко, а его громогласный храп в процессе засыпания был лишь своего рода вступлением fortissimo con brio , быстро переходящим в pianissimo его обычного сна. Симон еще не успел покинуть пределы ристалища, как Эрнан перевернулся на бок и утих.

И виделся Шатофьеру самый популярный из его снов, к которому он привык настолько, что даже во сне отдавал себе отчет в том, что это всего лишь сон... Тихая и душная палестинская ночь, лагерь крестоносцев, на часах - уснувшие стражники, да и он сам, монсеньор де Шатофьер, гроссмейстер ордена Храма Сионского, безмятежно дремлет в роскошном командорском шатре на вершине холма. За перегородкой слышится ровное сопение его оруженосцев, звучащее как аккомпанемент к подозрительному шепоту, доносящемуся снаружи. Эрнан прекрасно знает, что это за шепот: в который раз коварные сарацины никем не замеченные пробираются в лагерь, чтобы убить гроссмейстера (то бишь его) и таким образом обезглавить могущественное христианское войско. Однако их надеждам сбыться не суждено - всякий раз Эрнан вовремя просыпается, собственноручно расправляется со всеми злоумышленниками, а потом задает взбучку часовым, которые проворонили очередную вылазку врага. В конце концов все войско радуется благополучному исходу ночного инцидента, а менестрели ордена спешно слагают героическую балладу, прославляющую отвагу и бдительность вождя тамплиеров.

К большому сожалению Эрнана, в этот раз ему не удалось вновь пережить все перипетии ночного происшествия, и вместо того, чтобы проснуться во сне, он проснулся на самом деле и удивленно огляделся по сторонам.

"Ну и дела! - промелькнуло в его голове. - Кажись, я в филипповом шатре на ристалище... Пожалуй, что так оно и есть... Это же Наварра, чтоб мне пусто было!.. Но откуда здесь взялись сарацины, черт их дери?!"

С пробуждением Эрнана шепот не пропал, а напротив, стал громче. Теперь уже это был не шепот, но спокойный разговор двух человек на арабском языке.

"Нет, это не сарацины, - наконец сообразил Эрнан, обнаружив, что смысл произносимых слов ускользает от его понимания. - Мавры?.. Нет, не мавры... Христиане, провалиться мне на этом месте!.. Однако! Как они безбожно коверкают арабский..."