Виктор Хатунцев: Молибденовые дети

- Зато вы - оригиналы! - чуть не задохнулась она от злости. - Один скрытно упивается литературой, другой злопамятен, как...

- Это кто же другой? - удивился Роберт.

- Главный Организатор! Да, я встречалась с Методистом, мы старые друзья. Он не может простить, что однажды я уложила его одним ударом.

- И он вызывал тебя, чтобы дать сдачи?

- Пусть бы попробовал! Меня не так-то просто одолеть! - и тут же вспомнила о том недоумке... - Кстати, он предлагал нашему сыну добывать молибден на Орлином плато. О-очень большой Сонрай!

Роберт рассеянно смотрел на свои ладони, потом медленно поднял голову: сейчас он был готов на все.

- Спокойно! - Мария отодвинулась. - Я не хуже тебя знаю, что такое Орлиное плато и какой там сумасшедший ветер! Я отказала!

Отвести взгляд было нельзя. Надо было что-то говорить.

- Тебе скоро должны сообщить, для чего нас вызывали... Дело в том, что генетики испытывают... Ну, скажем, такую модель, в которой закодирована гениальность.

Роберт отвел глаза: кажется, собственный сын занимал его больше, нежели производство гениев. Она ждала.

- Это что же, Адам и Ева из пробирки?.. Да, разум способен на все. И ты согласилась?

- Это мои долг! - выпалила Мария. - Не было ни одной отказавшейся! Я должна выполнять все, что поручит ОРП!

- Хватит-хватит! Я не сомневаюсь в твоей преданности ОРП! Я даже не спрашиваю, была ли эта модель ходячей или какой иной!..

- Потому что тебе это безразлично!

Он стоял у двери, обернулся:

- Нет, Мария. Просто я уверен, что ты способна на все...

Когда-то подобная фраза льстила ей.

Роберт замкнулся в себе, обменивались только репликами. Ей еще три месяца надо было ходить на работу, но лишь теперь поняла Мария, как мало одержимости в ее занятиях глубинами океана, насколько безразличны ей технические изыскания, гипотезы, проекты. Тяготилась и с тоской думала о том, что и после всего, что предстоит, надо вновь возвращаться сюда, вновь изображать деловитость и пытливую находчивость.

А новая жизнь все разрасталась в ней. Пришла легкомысленная способность грезить о чем-то неосязаемом, аморфном, но столь сладостно-влекущем. То она мыслями на каком-то острове, где все дико, первобытно, и она повелевает, и к ней ластятся гладкие звери, а ее дети теребят грудь... То увлекает Марию странствие по неизвестным дорогам: грязь выдавливается между пальцами ног, грубое сукно балахона трет колени, кто-то с двух сторон тянет за подол, но она продолжает идти... Видения серых несчастных городов, зловоние, кого-то сжигают на площади, и собаки с длинными мордами смиренно ждут, пока околеет задавленная каретой их соплеменница...

Стоило очнуться, и пробирал страх: откуда, откуда такое помнит Мария? Как она могла помнить то, чего с ней никогда не было, о чем не думала прежде и вовсе не знала? Разве уже жила когда-то?..

"Я схожу с ума, - ужасалась она, но страх не преодолевал безразличия, наоборот, манила бездна, в глубине которой возникали странные видения, лица, запахи, боль и сладострастие. - Пусть! Пусть! Никто не хочет понять меня, эти фанатики уже в Сонрае! И дети рвутся туда же, в этот крематорий наслаждений..."

Словно все ниже и ниже опускалась она в колодец одиночества. Свет наверху тускнел и отдалялся. И тут внезапно так захотелось увидеть детей, потрогать их кожу, что она, не мешкая, решилась. Срок свидания, правда, уже миновал, но она надеялась пробиться: кто может воспрепятствовать матери?! Уже собралась, блаженно удерживая улыбку, нагнулась бережно, чтобы, обуваясь, не потревожить этого, нового, и не сдержала стона. Как же она покажется детям, ведь беременность уже заметна? Как объяснить им? И зачем? А вдруг будут подозревать, иронизировать?.. Это же такие жестокие существа, они ни за что не примут своего собрата. Они отторгнут даже родное.

Одна.

Но по вечерам и ночам, как наваждение, думалось только о нем, а он, оказывается не терпел печали. Чем настоятельнее повелевала ею новая, зародившаяся в ней жизнь, тем слабее угнетало одиночество. Разве она одна, когда он понимает ее, сочувствует и требует спокойствия? Ах, господи... Она клала руку на живот, надавливала чуть-чуть, тотчас же ответно и раздраженно толкали. Здесь у него ножка, - умилялась она и утирала ладонью глаза: какой стала, что он сделал с ней!

Чувство обреченности сменялось холодным цинизмом. Конечно, своей ненормальностью он влияет и на нее, превратил в киселеобразную плаксивую самку, парализовал волю. Ничего, ждать осталось недолго. Пусть ворочается, пусть бьется...