– В том же смысле, в каком все это можно считать метафорой. Тельциане понимают это лучше вас.
– Не это, – возразил Антарес-906. – Это что-то такое, чего я не могу вместить в себя.
– Неназванные, – «священник» произнес еще одно тельцианское слово, которого я не знал. Антарес положил руку на шею.
– Конечно. Но… Вы говорите неназванные? Они не являются реальными в буквальном смысле слова. Это обобщающее выражение, символ, который употребляют, когда говорят о… я не знаю, как это сказать. Проявление глубинной истины, судьба?
«Священник» прикоснулся к своему кресту, и он превратился в круг с двумя выступами, похожими на ноги, тельцианский религиозный символ.
– Символ, метафора… Неназванные, я думаю, более реальны, чем мы с вами.
– Но вы никогда не видели их, не щупали руками, – заметил я. – Это всего лишь предположение.
– И никто никогда не видел. Но ведь вы никогда не видели нейтрино, тем не менее не сомневаетесь в его существовании. Несмотря на «невозможные» характеристики.
– Конечно. Но существование нейтрино или чего-то там еще такого можно доказать; без них просто не стала бы работать физика элементарных частиц. А вселенная не могла бы существовать.
– Ну что ж, похоже, мы остались «при своих». Вам не нравится мысль о неназванных, потому что от нее попахивает сверхъестественным.
Это было в общем-то справедливо.
– Не стану отрицать. Но в течение всех первых пятидесяти – или пятнадцати сотен – лет моей жизни, и еще нескольких тысяч лет, прошедших до моего появления, вселенную можно было бы объяснять и без привлечения ваших таинственных неназванных. – Я взглянул на Антареса. – У тельциан это было примерно так же, неправда ли?
– Да, в значительной степени. Неназванные реальны, но лишь как элемент интеллектуальных построений.
– Позвольте мне задать вам один очень старый, даже тривиальный вопрос, – сказал «священник». – Какова вероятность того, что люди и тельциане, развивавшиеся совершенно независимо на планетах, разделенных расстоянием в сорок световых лет, могли случайно встретиться, находясь на одном и том же уровне технологии, да к тому же оказаться достаточно близкими в психологическом отношении, чтобы вести войну друг с другом?
– Многие люди уже задавали этот вопрос. – Я кивнул Антаресу. – И, полагаю, многие тельциане. Несколько человек, полетевших в будущее под моей командой, принадлежали к религиозной секте, которая, по их словам, имела объяснение всему этому. Что-то вроде ваших неназванных.
– Но у вас есть лучшее объяснение?
– Пожалуй, что да. Если бы они находились на значительно низшей технологической ступени, то мы не могли бы вступить в контакт. Если бы они опередили, нас на тысячу-другую лет, то не было бы никакой войны. Возможно, истребление. – Антарес издал звук, говоривший о согласии. – Так что это лишь частичное, но никак не полное совпадение.
– Это вовсе не было совпадением. Мы, Омни, были на обеих планетах, задолго до того, как люди и тельциане получили язык – который вам дали мы. Или технологию, развитие которой мы контролировали. Это мы были Архимедом, Галилеем и Ньютоном. А при жизни ваших родителей мы взяли под свой контроль НАСА, чтобы задержать выход человечества в космос.
– И дергали за веревочки Вечной войны?!
– Я так не думаю. Полагаю, что мы всего лишь сформировали начальные условия. Вы могли бы сотрудничать друг с другом, если бы это было в природе характеров ваших рас.
– Но сначала вы удостоверились, что наши характеры отличаются воинственностью, – сказала Мэригей.
– А вот этого я не знаю. Это должно было происходить задолго до меня. – Он мотнул головой. – Позвольте мне объяснить. Мы не рождаемся так, как вы или же вы, Антарес-906. Я думаю, что нас имеется определенное число, порядка сотни, и когда один из нас умирает, вместо него появляется новый. Вы видели, что я могу делиться на две или несколько частей. Когда настанет время появления нового Омни – когда кто-то из нас где-то умрет, – я или кто-то еще разделится, и половина останется обособленной и уйдет, чтобы стать новым индивидуумом.
– Со всеми воспоминаниями и навыками родителя? – спросила Райи.
– Хорошо бы так. Вы начинаете жизнь как дубликат своего родителя, но проходят месяцы, годы, и его память исчезает, сменяясь вашим собственным опытом.
Хотел бы я иметь наследственную память ста пятидесяти тысяч лет. Но все, что у меня есть, это то, что сообщают мне другие мои сородичи.
Читать дальше