Джо Холдеман - Бесконечная свобода

Он мгновение смотрел на корчившуюся безголовую рыбу, затем отрубил ей хвост и бросил ее в морозильник.

– Есть вещи, которые я не могу сказать по-английски. Возможно, в нем нет для этого слов.

– Продолжай.

– Ты сказал: «Может быть потеря для тебя». Или же ты мог сказать: «Будет потеря для тебя». Но ничего среднего между этими двумя значениями.

Я замер, держа леску в руках и пытаясь разобраться в грамматике.

– Я не понимаю. «Может» говорится, если речь идет о будущем, о чем-то находящемся под сомнением. Он выплюнул фразу на стандартном языке:

– Та meey a cha! «Meey» говорят, когда результат сомнителен, но решение принято. Не «ta loo a cha» или «ta lee a cha», означающее то же самое, что и Ваше «может быть» или «будет».

– Я никогда не был силен в языках.

– Наверно, да. Но дело не в этом, не в этом, не в этом… – Он сердито стиснул челюсти, лицо покраснело. Казнил еще одну рыбу и прицепил голову на крюк. – Независимо от того, какой будет результат, вы сделали это. Вы объявили всему миру: «Черт с ними, с Биллом и Сарой». Вы идете своим собственным путем. Позволит вам Человек или нет, но намерение у вас именно такое.

– Это очень резко. – Я закончил разделывать рыбину – Вы можете отправиться с нами. Я хочу, чтобы вы были с нами.

– И что ты предлагаешь? Бросить все! Большое спасибо.

Я внутренне напрягся, чтобы говорить спокойно.

– Вы могли бы рассмотреть это как возможность.

– Возможность для вас. Мне через десять лет будет… что-то около тридцати; чуть больше, или чуть меньше, а все, кого я знаю, кроме вас, будут мертвы уже сорок тысяч лет. Это не возможность. Это приговор. Почти смертный приговор.

– Для меня это граница. Единственная оставшаяся.

– Ковбои и индусы, – негромко сказал он, вновь принимаясь за рыбу. Я не стал добавлять «пакистанцы»

Я понимал, что нормальным был он, а не я, даже по меркам моей собственной давно погибшей культуры. Мэригей, и я, и другие ветераны Вечной войны не раз перескакивали вперед во времени, обычно зная, что по возвращении единственными живыми нашими современниками будут те люди, вместе с которыми они совершили это путешествие.

И через двадцать лет после окончания войны это все еще являлось для меня важнейшим из понятий: настоящее – всего лишь иллюзия и, хотя жизнь продолжается, любая жизнь – это просто парок от дыхания на ветру. На следующий день этой посылке суждено было оказаться оспоренной, причем со стороны совершенно неожиданного оппонента.

Три раза в течение длинного года я должен был представать перед Дианой для одной примитивной медицинской процедуры. Ни один Человек и никто из людей, рожденных на протяжении нескольких последних столетий, не болел раком, но у некоторых из нас, ископаемых, не существовало генов, подавляющих это заболевание. И потому Диане периодически приходилось заглядывать нам туда, где, как мы это называли, не светило солнце.

Стена ее кабинета, находившегося наверху, в куполе, поначалу сверкала металлом. В то время из-за полукруглой формы комнаты в ней была очень странная акустика. Диана могла что-то говорить тихим шепотом, стоя в дальнем конце комнаты, а вам казалось, будто она говорит вам прямо в ухо. Чарли, Макс и я вытащили несколько стоек и панелей из склада позади пожарного депо и сделали почти квадратную комнату. На стенах в милом беспорядке висели картины и голограммы, которые я старательно пытался изучать, пока она вводила зонд мне в прямую кишку.

– Твой маленький приятель вернулся, – сказала она. – Предраковые изменения. Я возьму образец, чтобы отослать на исследование.

Когда она вынимала зонд, я почувствовал странное ощущение – оно прошло очень быстро, но у меня перехватило дух – облегчение, легкую боль и дрожь, наподобие эротической.

– Ты знаешь порядок. Я дам тебе пилюлю, ничего не ешь двенадцать часов, потом примешь ее, и еще через два часа наполнишь желудок. Хлеб, картофельное пюре. – Она подошла к стальной лабораторной раковине, держа на вытянутых руках змеевидный эндоскопический зонд. – Приведи себя в порядок и оденься, пока я займусь этим.

Она должна была отослать клетки моего организма в Центрус; там составят пилюлю, наполненную механическими микрофагами, запрограммированными на то, чтобы пообедать моим раком, а затем выключиться.

Это было лишь мелкое неудобство и не шло ни в какое сравнение с лечением рака кожи: ее окрашивали каким-то составом, от которого кожа долго горела и зудела, как после сильного ожога.