Журнал «Если»: «Если», 2007 № 05

Роман Мэтта Раффа дрейфует в той части мейнстрима, которая тесно связана с фантастикой. Абсурдистская сатира высмеивает основы и мифы американского общества — такие, как индивидуализм, свободное предпринимательство, политкорректность… Книга, однако, не только язвительная, но и по-настоящему смешная.

Рафф играет в ту же игру, что и Дуглас Адамс, хотя и делает это по своим правилам и на другом поле — может быть, менее успешно, но зато задорно и умно.

В числе представленных в издании лестных рекомендаций есть, в частности, отзывы Томаса Пинчона и Нила Стивенсона, что исчерпывающим образом характеризует и роман, и круг читателей, которым он будет интересен.

Сергей Шикарев

В этом месяце знаменитому американскому писателю-фантасту исполнилось бы семьдесят лет. И хотя никто никогда не произносил его фамилию, как это принято у нас, в данном случае автор этих строк готов прекратить многолетний спор и пойти на поводу у стихийно сформировавшегося «общественного мнения». Пусть будет Желязны. Уж больно любопытным получается сопоставление такой фамилии и творчества писателя, которое критики согласно относят к soft science fiction. Буквально — мягкой научной фантастике.

Фамилия Zelazny, конечно, везде в мире произносится не иначе как Зелазни. Но, понятное дело, ее несомненные славянские корни интриговали наших критиков и фэнов. Желязны, Железный — чешская, польская? А может…

Увы, должен еще раз разочаровать отечественных энтузиастов-старателей, занятых поиском «русского духа» (или хотя бы славянского) везде, где только послышалось. Уж во втором-то поколении наших в Америке нет и быть не может. Конечно, Роджер Желязны — потомок выходцев из Восточной Европы. Как и покойный Клиффорд Саймак, папа которого звался Иваном Симаком и эмигрировал за океан из-под Праги. Как и многие другие американские писатели-фантасты с подозрительно знакомо звучащими фамилиями — Алексей Паншин, Николас Ермаков, Александр Яблоков, не говоря уж о Николасе Толстом! Но, подобно всем перечисленным, Роджер Желязны был и всю жизнь прожил «стопроцентным американцем». Штаты — это гигантский культурный, национальный и этнический плавильный котел, там все за весьма непродолжительное время гарантированно переплавляются в американцев. И кем по крови были ваши родители — итальянцами, евреями, русскими или вьетнамцами, — решительно никого не заботит. Хорошо это или плохо, другой вопрос.

Даже родившийся под Смоленском Айзек Азимов не помнил ни слова по-русски и к своей исторической родине никакой ностальгии не испытывал. Как, впрочем, был равнодушен и к еврейским традициям и обычаям, и к иудаизму. Что же говорить о Желязны, родившемся 13 мая 1937 года в городке с забавным названием Евклид — пригороде крупного промышленного Кливленда. В семье обычных американцев, которые и сами-то мало что помнили о родине отцов и дедов.

Этот период жизни будущего писателя замечателен тем обстоятельством, что на него приходятся его первые пробы пера. Биографы писателя отмечали, что Роджер уже в десятилетнем возрасте сочинял «недурные рассказы с чудовищами и сказочными персонажами».

В местном университете Желязны учился на психолога, открыв для себя бесценных учителей — Фрейда, Карла-Густава Юнга и других властителей дум и «властелинов снов». Однако затем, пользуясь известным либерализмом американских колледжей, где студенты вольны менять курсы и даже факультеты, Желязны переключился на филологию (а в качестве хобби занимался дзюдо и другими восточными единоборствами). На место старых кумиров заступили новые — Чосер, Шекспир, Рильке, Уитмен, Томас Манн. Даже из приведенного списка ясно, что в то время ему была особенно близка поэзия. С поэм, а не с фантастики он начал и собственную литературную карьеру. Хотя фантастические рассказики продолжал пописывать. Но так, для себя…

Осенью 1959 года он поменял и университет, перебравшись в престижный Колумбийский в Нью-Йорке. «Столица мира» поразила провинциала. Театры, музеи, набиравший популярность район богемы Гринвич-Виллидж с его джаз-клубами и особыми кафе, где пробовали все, что угодно. Об этом периоде жизни писатель вспоминал с ностальгией: «Мне казалось, что я осел в Гринвич-Виллидж надолго. Не сообщив никому из добропорядочных друзей-прихожан моего нового адреса, я всецело погрузился в ежедневную рутину: писал стихи, изучал японский и индийский языки. Отрастил огненного цвета бороду, упивался кофе по-восточному и даже научился играть в шахматы. Кроме этого, я попробовал еще и другие столь же популярные местные способы спасения души».