- Хорошо. Отлично. - Я пожимаю плечами. - Если выхода нет, снимай проект. Ничего не случится, спишем его в убытки.
Она с несчастным видом кивает. Уверен, именно такого решения она и хотела - но ей неприятно, что все было сделано так небрежно.
Когда она вешает трубку и экран гаснет, неизменная комната быстро приобретает скучный вид. Я переключаюсь на кабельное вещание и пробегаю по десятку-другому каналов "Цайтгайста" и его основных конкурентов. Передо мной весь мир, глазей на что хочешь - от голода в Судане до гражданской войны в Китае, от парада рисунков на теле в Нью-Йорке до кровавых последствий взрыва в Британском парламенте. Весь мир! А может быть, модель мира - частью правда, частью догадки, частью благие пожелания.
Я откидываюсь в кресле назад до тех пор, пока не встречаю собственный взгляд. И говорю:
- Мне здесь осточертело. Давай пойдем куда-нибудь.
***
Я смотрю, как снежная пыль оседает на мои плечи, прежде чем резкий порыв ветра унесет ее прочь. Оледенелая пешеходная дорожка пустынна - в этой части Манхэттена люди не ходят пешком даже в самую замечательную погоду, не то что в такой собачий холод, как сегодня. Единственные, кого я с трудом могу различить сквозь пелену снега, - четыре моих телохранителя, двое впереди и двое сзади.
Я хотел получить пулю в голову. Я хотел погибнуть и возродиться вновь. Я хотел найти волшебный путь к искуплению. А что я получил?
Я поднимаю голову, и рядом со мной материализуется оборванный бородатый бродяга, притопывающий ногами, дрожащий, обхвативший себя руками, пытаясь согреться. Он ничего не говорит, но я останавливаюсь.
Один из тех, кого я вижу внизу, тепло одет, на нем пальто, боты. На другом - истертые до дыр джинсы, ветхий летный бушлат, дырявые бейсбольные тапочки.
Просто оскорбительное неравенство. Тепло одетый человек снимает свое пальто, отдает его дрожащему и идет дальше.
А я думаю: "Какая прекрасная сцена для "Истории Филиппа Лоу"!"