Людмила Фрейова - Невидимые преступники

Сандра едва сдерживала слезы.

— Но ведь и я собирался в замок Глубока полюбоваться готикой, вспомни-ка.

Позволит ли она ему взять на себя часть придуманной ею вины?

— Конечно. Но эти две картины понравились мне, а не тебе. Из-за меня их уже никто не увидит. — Она бросила газету и потянула его за рукав. Пойдем лучше в кафе.

Он возражал. Ведь это случайность, случайность, пусть даже нелепая, ужасная. Сандра не колдунья!

— Ты обещала показать мне "Зеленые хлеба" Ван Гога. Мне хотелось бы увидеть эту картину, и тебе тоже, не мотай головой. Пойдем.

Сначала она упиралась, но под конец сдалась.

— "Зеленые хлеба" украдут, — произнесла она механически, но предложение взглянуть на любимую картину было слишком заманчивым. А главное, ей не терпелось узнать, способна ли она и в самом деле влиять на судьбу картин. Сандра перестала себя понимать.

Впрочем, необыкновенных желаний у нее было немало. Вчера, например, целый вечер она листала учебники; Ей нужно было что-то отыскать, она только не могла понять, что именно. Какой-то термин, определение. Объяснение… формы жизни, приходило ей в голову, и она начинала листать учебник биологии, затем разочарованно закрывала его. Нет, не то… Растения, насекомые, звери, люди? Форма материи? Частицы поля? Она провела за этим занятием несколько часов. А все почему? Кому-то это надо знать, и она должна отыскать данные, объяснить. Что? Кому? Однако определение понятия поля, видимо, вполне удовлетворило этого кого-то. Настойчивое требование, принуждение исчезли, она прилегла, испытывая удовлетворение задание выполнено хорошо.

— Не бойся, охрана начеку, — успокаивал ее Индржих. — Посмотри, сколько здесь дежурных в залах.

Она дрожала.

— Это не имеет значения. Разве ты не читал? В Берлине пропали "Поклонение младенцу" Липпи и в Мюнхене "Четыре апостола" Дюрера. А кто их унес? Охранник!

— Но ведь не каждый служитель музея вор… И потом: выше голову! Ты хотела рассказать мне о "Зеленых хлебах".

Сандра уставилась на ковер, что лежал на полу. Они стояли перед картиной Ван Гога, уникальным экспонатом, единственным в Праге. Имеет ли она право жертвовать этой картиной?

Но соблазн взглянуть на шедевр был слишком велик. Сандра медленно перевела взгляд с ковра на стену. Рама, свежее дуновение весеннего ветра, колосья нежно касаются лица. Она прижалась к Индржиху.

— Я не в силах произнести ни слова. Мне страшно.

Он взглянул на ее лицо: по нему градом катились слезы. Индржих оглянулся, ища взглядом служителя: надо предупредить его, предостеречь. Сказать ему: "Обратите внимание на эту картину. Через день-другой ее украдут". Конечно, будь на его месте Михал, служители музея прислушались бы к его словам.

Сандра одобрила его намерения. Они кинулись к телефонной будке и набрали номер художника.

Голос Михала оглушил их. Они не могли взять в толк, что случилось. В потоке проклятий, которые Михал низвергал на их головы, удалось разобрать отдельные слова: несчастье, заговор, наказать! Они помчались к нему в мастерскую.

— Исчезла! — такими словами встретил их Михал.

— Кто, уборщица? — не понял Индржих.

— Неужели "Композиция"?! — выдохнула Сандра, рухнув на стул.

Михала вдруг осенило.

— Уборщица! — взревел он. — Никто, кроме нее, сюда не мог бы проникнуть. Замок в порядке.

Он открыл дверь в коридор:

— Пани Гронкова, пожалуйте сюда!

Снизу раздалось испуганное "иду".

Все трое устремились уборщице навстречу: Михал с надеждой, Сандра с опасением, Индржих, сгорая от стыда. Скромная женщина лет сорока, всегда честно трудилась, а теперь вот такое обвинение… Но стоило Индржиху взглянуть на Гронкову, как он понял: это ее рук дело.

— Пан мастер, — запричитала она, — меня посадят в тюрьму!

— Куда вы дели картину? — хрипло выдавил из себя Михал.

— Я поставила ее во дворе.

Не говоря ни слова, художник кинулся вниз по лестнице, но тоненький голосок пани Гронковой заставил его остановиться.

— Ее там уже нет.

— Тогда где же она?

Лицо Михала, до сих пор мертвенно-бледное, вдруг стало синевато-красным. Сандра остолбенело подумала: "Если его хватит удар, это будет на моей совести".

Уборщица беспомощно опустила руки и кивком головы пригласила всех в свою квартиру. К шкафу была придвинута рама с натянутым холстом, на нем ни помарочки, ни штриха, будто его только что купили в магазине.

— Я даже не успела согреть воду, а от картины осталось только вот это.

По щекам женщины ручьями текли слезы — при виде их Михал удержался от оскорбительных слов.