Герман Малиничев - На суше и на море 1966

— Завтра, значит, повидаю дружка. Бывалый мужик, много интересного знает. Он здесь лет двадцать, а то и боле промышляет.

Уварович вынул из рюкзака ложку и миски. Пока кипит уха, бабка Анисья подробно расспрашивает нас о Карасьем соре, потом качает головой.

— Не бывать, однако, боле мне на Карасьем, шибко жалко, место-то больно там хорошее, люблю я сор. Я ведь там еще с отцом промышлять начинала. — Она снимает с тагана ведро.

Мы ужинаем. Меня очень интересует история здешних промыслов, и, воспользовавшись подходящим моментом, я расспрашиваю Анисью Петровну. И та многое мне поведала…

Родилась она в юртах Нижне-Романовских, что стояли еще не так давно на левом берегу Иртыша между поселками Тугаловым и Луговым-Филинским. То была хантыйская деревня. Все Верхне-Яркинские глухие озера, включая Щучий, Карасий и Шалашков, облавливали жители Нижнего Романа. Летом старики детально вымеряли глубокие отстойные ямы на озерах, обозначали контуры вехами. По первому льду выезжали на сора и очищали отстойные ямы от топляков и мусора — словом, заботливо готовили места для последующего неводного лова. Спустя месяц, примерно в середине декабря, разбившись на артели, ханты отправлялись на подледный лов. И нужно сказать, что кропотливый, предварительный труд полностью окупался. С отдельных озер за одну тоню удавалось вытягивать иной раз по четыре-пять тонн отборной рыбы.

Каждую зиму с Яркинских угодий вывозилось на Иртыш в среднем четыреста, четыреста пятьдесят возов крупной рыбы. Таковы были прошлые уловы.

Еще в военные годы близкие к Иртышу озера довольно интенсивно облавливались. Сейчас же промысел заглох. Я Думаю о том, что было бы очень полезно возродить здесь прежние способы и методы рыбного лова.

— Чего задумался?

Спать, пожалуй, давно пора. Смотри, уже восход скоро.

Восток алеет. Луна кривобоким осколком закатывается за заречный бор. Анисья Петровна сидит, опустив седую голову на колени, и дымит старенькой трубкой.

— Ложись, ложись, ребята, устали поди здорово, дорога-то длинная. Я в палатке все прибрала, мешки просушила, вкладыши выстирала.

От нашего приглашения спать в палатке она снова, как и в прошлый раз, категорически отказывается и устраивается на ночлег у костра.

Просыпаюсь уже в десятом часу. Ничего себе! Быстро одеваюсь и вылезаю на свет божий. В комарином облаке у маленького костра сидит мой проводник с сухопарым мужчиной и о чем-то с ним тихо беседует.

— Вылез наконец-то, — смотрит на меня Уварович. — Знакомься, мой дружок Семен Огарков, — кивает он в сторону незнакомца. Я жму жилистую, сильную руку и усаживаюсь на чурбан.

После обмена общими фразами мы с Семеном уже говорим как старые приятели. Он общителен, прост и приветлив. Сухое, подвижное, гладко выбритое лицо с искоркой в серых глазах и крупным носом выразительно и подвижно. Говорит он медленно и веско, иногда подолгу обдумывая фразу. Его складная, подтянутая фигура все еще носит отпечаток армейской выправки. Семен бросает беглый взгляд на ручные часы:

— Хватит, наверное, слов-то, пора и о желудках позаботиться. Пойдемте в избушку свеженину хлебать.

— Рыбу поди? — настораживается Уварович. Лицо Семена морщится в хитрой улыбке.

— Рыба-то, пожалуй, друг Уварович, за эти дни тебе оскомину здорово понабила, то-то ты и смотришь на меня ястребом.

— Однако ты прав, — смеется тот. — Уж, парень, всякой наелись. А вот медвежатины так и не отведали, только лишь за хвост подержали.

— Бывает и так, — соглашается Семен и встает: — Пошли.

— Ты все же скажи, что у тебя там? — допытывается Василий.

— Ну ладно, скажу. Оленя вчерась на тормовке [13] Тормовка — охота с лодки в летний жар на лося, оленя. добыл. Лицензию-то не зря у госхоза выклянчил.

— Вот это дело! — вскакивает Василий и хлопает друга по плечу. — Бабка Анисья избушку-то продымокурила, теперь спокойно позавтракать можно, ишь как дым из дверей валит.

После сытного завтрака лежим на нарах в смолистой завесе дымокура и рассуждаем о таежной жизни.

— Вы вот планируете возродить промыслы на заброшенных сорах и расспрашиваете, чем и когда облавливать тот или иной водоем? А я вот что на это скажу, — обращается ко мне Семен. — Хожу башлыком [14] Башлык — здесь бригадир рыболовецкой бригады. на рыбных промыслах я уже двадцать лет. Как из госпиталя после ранения в сорок четвертом вернулся в колхоз, так и не покидаю родные места. Все рассказывать — сутки потребуются, а язык от болтовни распухнет. Начинание ваше доброе, но только нужно ли пока? Ведь и без дальних соров вблизи Иртыша сотни озер и речек пустуют, а которые и облавливаем, то и с них половину улова в землю закапываем.