Виктор Вучетич - Искатель. 1976. Выпуск №6

Лариса огляделась, попыталась ощутить отчаяние, безвыходность своего положения. И не смогла.

Что ей, в конце-то концов, за дело до того, кто и как к ней относится? Плохо? Пусть плохо. Ни жарко ни холодно. Иное — противно ощущать себя виноватой.

Тошно стало. Она переживала вину, сознавала свою неправоту. Разве ее согласие на уговоры Бондаря случайное решение?

Разве она не радовалась, когда узнала, что Садовская не пойдет в «поле»? Разве не ясно стало ей — она одна пойдет в тайгу и сделает открытие одна? И это вопреки, казалось бы, всем прогнозам и разговорам: мол, в нынешнее время большие дела не творят одиночки. Да, не творят. Не творят. Используют опыт, предположения, догадки десятков и сотен умов, которые мыслили до них. И в этом смысле наука всегда была коллективной.

А она, она оказывалась одиночкой! Пусть у победы тысяча родственников, но все равно победитель один! Он единствен. Как ни кинь. И пусть потом, после ее имени, идет перечисление той тысячи. Она-то первая, была и останется одна. Единственная!

Только ведь она твердо рассчитывала — никто не догадается о ее глубоко тайном, подспудном, заранее определенном выборе пути! Ее переход должен был выглядеть случайностью, ничем не обоснованной. Пусть даже капризом! Пусть прихотью. Слабость можно простить, понять, объяснить.

Вот почему при мысли о прежних товарищах ощущалась тяжесть под ложечкой и ныло, ныло сердце. Ныло, словно нарывало. Так она решила сыграть в орлянку. Не с порогом Змеиным, сама с собой.

Цвиркнув, вспорхнула трясогузка и косо, будто нехотя, подалась дерганым летом, то пуская в ход крылья, то складывая их.

Пусто кругом. С опушек не слышалось трепета листьев. Кривились отражения берегов в воде перед порогом, а шум его стал вроде глуше, дальше. Оморочка будто не двигалась, и сухой лист стоял рядом, почти на том же самом месте, только хвостик черенка его повернулся в сторону скал.

Скучно… Тоскливо на реке без Сергуньки. Лишь с ним, в окружении его беззаветного обожания, Лариса ощущала покой, становилась для самой себя прежним человеком, далеким от расчетов и нудных отношений с другими людьми.

И подарок свой отняла, чтоб разбить, уничтожить даже память добрую о себе.

Никто же не переубедит, не сможет переубедить Сергуньку! Кто скажет и кому он поверит, что виновата-то во всем происшедшем сама Лариса, она одна, и никто больше!

Бедный Сергунька…

— Зачем я погнала его к инспектору? — отрешенно и вслух спросила себя. — Вот будет шуму-то!..

Так иду или не иду я на порог?

Комок под ложечкой сжался до боли. Хотелось взвыть в голос. Не видеть ни солнца, ни неба, не думать о себе самой и людях.

Лариса пошевелилась, так невмоготу сделалось ей сидеть будто прикованной.

Странно — она не увидела желтого рано облетевшего листка березы, что плыл все время рядом с лодкой. Оглянулась. Лист отстал, бабочкой, едва касавшейся воды, держался позади оморочки.

«Ветром его, что ли, отнесло? — подумала Лариса. — Да ветра нет. Ни дуновенья. Лодка-то тяжелее. Быстрее ее тащит, разгоняет течение!»

Глянула вперед — порог совсем неподалеку. Отражения скал и деревьев уж не кривились, а растягивались в зеркале вод, растягивались и тянулись по натяженной поверхности к зеву Змеиного.

В испуге Лариса подалась назад. Оморочка закачалась. Скорее вроде пошла.

Схватив весло, Лариса попыталась отвернуть лодку, направить ее к берегу. Но лодка лишь рыскнула в сторону и опять пошла прямо.

«Тянет… Тянет! Тащит на порог! Что ж я? Ведь я хотела. Сама пошла!» — билось в мозгу.

А руки как бы сами по себе гребли и гребли веслом.

— Не хочу, не хочу туда! Не хочу… ту-уда-а-а! — закричала Лариса.

Берестянка стала боком. Однако уж никаких усилий Ларисы не хватало, чтоб вывести лодку из лавины речного течения, стремительно катившегося к порогу.

Тогда в ощущении обрушившейся на нее тишины, немого отчужденного безмолвия Лариса услышала тонкий пчелиный звон лодочного мотора.

— Успел, успел Сергунька! Предупредил! Милый… — бормотала она. — Знала, не оставишь… — И поняла: она действительно все это время ждала, ждала — кто-то успеет, кто-то подойдет; не может же так быть, чтоб она сгинула.

Она, обернувшись на звук, закричала:

— Скорее! Скорей!

Федор теперь гнал моторку, не задерживаясь в заводях. Он не смотрел по сторонам в надежде увидеть сидящую где-либо на прибрежном камушке Ларису. До порога оставалось каких-то пять километров, и он уверил себя — пошла Пичугина на порог. Не могла не пойти, потому что слишком большой груз переживаний взвалила она ненароком на Сергунькину душу, издевкой было бы после этого отступить от своего страшного замысла.