А какое было времечко той осенью!
* * *
Тогда ранняя метель обрушилась на лагерь экспедиции нежданно-негаданно. Седые космы, подгоняемые ветром, протянулись средь ярких, желтых и красных листьев. Мокрый снег осел на деревьях и почти весь растаял на земле. Потом дохнул холодный верховик при солнце и голубом небе. А ночью пришел мороз, и из дебрей стали доноситься хряс и хруст сучьев, которые ломались под тяжестью льда.
Охотники поутру потянулись к палатке, где жили Лариса и старик Антип. Курили, сплевывали, молчали. Восемь мужиков, промысловых охотников, боясь потерять сезон, пришли брать расчет. Они и так две недели лишних проторчали у «начальника», а срывать сезон им никак негоже. Не подфартило «начальнику» — что ж, бывает. С кем не случалось? За все время работы ни один из охотников не называл Ларису по имени, не сказал ни разу «она». «Начальник» — и баста. Правда, Женька величал ее «атаманшей». Под улыбки мужиков.
Женька стоял позади всех и даже чуток поодаль. Молчаливое решение промысловики приняли еще вечером, ничего не обсуждая, потому как и обсуждать-то нечего — охотники они, а не по набору. Согласились на уговоры — одно, откайлили положенное по уговору — другое, а промысел — их хлеб, и тут никто им не указчик: ни царь, ни бог и ни герой. И само собой, считали они начальника-атаманшу за бой-девку. Ломила Лариса наравне с мужиками, и однажды хмурый Авраам, стеснявшийся своего имени и поэтому особенно грубый, сказал при ней:
— Нашего начальника с виду соплей перешибешь… Взяться не за что, да в работе черту не уступит.
Только почет почетом, уважение — изволь, а без охоты, без промысла они что холощеные.
Из палатки доносились голоса, слов не разобрать: один высокий — Ларисин, и бубнящий — Антипа. Подъема в железяку еще не били, и начальство не торопилось выйти, хоть явно знало о решении рабочих. Наконец полог отдернулся, и Лариса вышла. В ковбойке, в ватной фуфайке, наброшенной на плечи, джинсах, заправленных в сапоги.
— Ты их пойми… — послышался из палатки голос Антипа.
Распадок еще полнился синими сумерками, а верхушки сопок уже полыхали розовым. Лицо Ларисы со смелым разлетом бровей, распаленное спором в палатке, было взволнованным и красивым.
Став фертом, широко расставив ноги, Пичугина вскинула подбородок, чтоб вглядеться в лица мужчин попристальней. Промысловики глядели на начальство твердо и спокойно, не чуя за собой никакой вины.
— Расчет, начальник. Нам пора, — мягко этак сказал Авраам.
В подтверждение своих самых искренних сожалений он даже руками развел: мол, им свое дело не резон оставлять. Она тряхнула головой, и капли воды, запутавшиеся в волосах, видимо, когда она умывалась, смело блеснули.
— Бунт?! — не спросила, а бросила как обвинение Лариса.
Авраам хохотнул:
— Атаманша… Слышь, Женька, и впрямь атаманша.
— Неделя осталась, мужички. Совсем уж подступились к руде. — Тут атаманша вроде сникла и по-простецки добавила: — Не губите, а?
— А нам потом ломаться по сугробам к своим участкам? Не пойдет, начальник. Срок отбыли по уговору, урок сделали.
— Лодку не дам! — вскинулась атаманша.
«Не к месту кричать, — подумал тогда Женька. — Хоть плачь, атаманша. Плачь хоть перед камнями, хоть перед охотниками. Тут промысловики не уступят, не упустят своего. С ними ошибаться на неделю нельзя. У них уговор что приговор».
— Тю! — нахмурился Авраам. — На плотах уйдем.
— Наряды не закрою! — Тряхнула головой Лариса. — Все…
— Ты, девка, супротив нас не иди.
— Паскуда, — глухо сказал кто-то.
Не заметил Женька, кто. Да и наплевать ему было. Со всеми собирался.
Мужики стали разбредаться, оглядываясь сбочь да искоса. Женька стоял, глядел на разгневанную Ларису. Больше прежнего она ему нравилась. Он улыбался безотчетно и широко. И не заметил, что остался с ней один на один.
— Ну? — бросила Лариса с запальчивостью отчаяния, пошла на Женьку и остановилась, едва не упершись грудью в его ватник.
Женька молчал, скосив взгляд на старенькую ковбойку — материал посекся на торчком выперших грудях. Рядно осталось. Белело что-то сквозь него, просвечивало.
— Выставилась, — ухмыльнулся Женька.
— Дело до конца надо доводить…
— До чьего? — гмыкнул Женька.
— Кобель.
— Да и ты, видать, понимающая…
— Катись со всеми вместе, благодетель.
Читать дальше