Франц Фюман: Бумажная книга Пабло [Pavlos Papierbuch]

Больше не стану читать! — кричало в Пабло. Внезапно до него дошел смысл первого рассказа, и, конечно же, он стал читать дальше, о шестьсот пятьдесят втором дне: «Настал 652-й день. 441825 снова всю ночь не сомкнул глаз. Он терзал свою бедную голову вопросом, чего же от него хотят, скулить ему или нет. Ответа он не знал, а спросить у кого-нибудь не осмеливался. Он знал, что сотоварищи ненавидят его за привилегии, за то, что его ни разу не пороли, ни разу не загоняли в каменоломни. На утренней поверке 441825 снова стоял в первой шеренге, сорвав с головы полосатую шапку и прижав руки к полосатым штанам. Шарфюрер подходил все ближе. 441825 оцепенел от страха, его заколотило так, что ни стоять навытяжку, ни скулить он не мог. Шарфюрер сиял. „Вот он где, наш голубчик, — произнес шарфюрер, — наверняка всю ночь томился в ожидании“. У 441825 вырвался лишь хрип. Каких только воплей не приходилось слышать узникам, когда человека истязали. В лагерной повседневности было все: вой, визг, крики отчаяния; они слыхали удары плетей и как раскачиваются тела на сучьях деревьев, но от этого рева просто кровь стыла в жилах. „Ну что ж, доброе утро!“ проронил шарфюрер и ударил 441825 по носу. И на этот раз он бил сверху вниз, и на этот раз не выступило ни капли крови. Задрожав, 441825 рухнул наземь, на губах выступила пена. Другого стоявшие рядом заключенные подхватили бы, а этому дали упасть, ведь он был любимчиком, его ненавидели. Шарфюрер оставил его лежать, не стал, как обычно, топтать ногами, отбивать почки. 441825 снова скреб картошку. Вечером в бараке 441825 отважился спросить у старосты, чего от него требуют. Он готов выполнить все, а не то сойдет с ума! Староста барака дал ему по носу щелкнул по кончику носа — и отправил спать. 441825 проскулил всю ночь напролет, накрывшись с головой попоной. Он был одним из немногих обладателей попон. Другая попона была в этом бараке только у старосты. Еще семь дней 441825 простоял на утренней поверке, сорвав с головы полосатую шапку, прижав руки к полосатым штанам. Еще семь раз шарфюрер приговаривал: „Вот он где, наш голубчик!“, еще семь раз шарфюрер спрашивал, не томился ли 441825 всю ночь в ожидании. Уже на третий день заключенные привыкли к жуткому вою 441825. Ведь привыкаешь так быстро. Еще семь раз шарфюрер произносил: „Ну что ж, доброе утро!“ — и семь раз бил 441825 по носу, каждый раз сверху, по переносице. И ни разу за эти семь дней не выступило ни единой капли крови. На шестьсот шестидесятый день своей лагерной жизни 441825 сошел с ума. Он больше не мог скоблить картошку — скребок падал из рук. Он свернулся клубком, прикрывая руками нос, и на этот раз его стали бить ногами, бить по почкам. Однако ногами выбить его помешательство не удалось. Доложили шарфюреру. Он прибыл вместе с дежурным по лагерю, посмотрел на 441825, который лежал на земле, прикрыв руками нос, и проронил: „Вот оно что, дежурный!“, дежурный тоже изрек: „Вот оно что!“ и ушел. Шарфюрер отдал приказ. Примчался 375288 и забил 441825 насмерть. Он ударил всего один раз, но и этого было довольно».

Ниже было написано: КОНЕЦ. Пабло прочитал «конец», начиная исподволь, словно после удара под ложечку, пронзившего тупой болью тело и душу, понимать. «Наш удар насущный», — проговорил он, и в памяти внезапно всплыла фраза из окончания первого рассказа, которую он проглотил, не вникая, и которая понадобилась ему теперь, чтобы понять. Он пролистал книгу обратно, и, будто только того и ждали, слова эти бросились в глаза: «…это был обездоленный, униженный люд».

Пабло захлопнул книгу. За окном отсека занималось фиолетовое сияние. Унитерра возвещала о себе вселенной.

«Удар наш насущный дай нам днесь», — промолвил Пабло. Не ведая, что произносит, он сказал это именно так.

И потянулся к бутылке.