Виктор Вучетич - Искатель. 1977. Выпуск №4

— Иван Сергеевич, вы говорили, что пента-волна — это опасно. Почему? Кажется, все довольно невинно и просто.

— Понимаете, Вениамин Лазаревич, тут довольно-таки сложный парадокс. Для приема пента-передачи необходима очень восприимчивая, очень незащищенная психонервная система. Женщины принимают пента-волну лучше, чем мужчины, к примеру… Но и женщины — не всякие…

— В таком случае идеальными пента-приемниками были бы дети — их психика ограждена меньше всего.

— Вероятно, да. Но сами понимаете, что опытов с детьми мы не имеем права ставить, пока не добьемся полной безопасности… А пока… Во время прошлого сеанса, например, Нина потеряла сознание…

— Причина?

— Видимо, очень сильный пента-сигнал Уисса. Я так думаю. У нее было нечто вроде галлюцинаций: ее психический строй был подавлен психическим миром дельфина, она, проще говоря, почувствовала себя дельфинкой, оставаясь женщиной, понимаете? Дельфины воспринимают и чувствуют, как вы знаете, мощнее нас. Человеческие нервы не выдержали. Шок. Что-то вроде того, если по тонкому проводу пустить слишком сильный ток.

— Да, да, конечно. Сработали предохранители — выключилось сознание, свет померк…

— Вот именно. Мы, правда, потом придумали вот эту штуку — маковый венок. Вроде индикатора напряжения. Он дол жен сработать раньше, чем уйдет сознание, и создать заградительное пента-поле. Но… мы предполагаем, а природа располагает. Если бы не создавшаяся ситуация, я ни за что бы не разрешил пента-сеанс.

Море стихло совершенно. Ощущалось только соседство близкого прибоя. Нина лежала в кресле не двигаясь. Медленно вращалась над ней металлическая антенна. Толя едва слышно насвистывал что-то, рассматривал экраны, по которым бегали только бледные точки. Пан, сцепив руки за спиной, молча ходил через всю лабораторию от кресла к двери и обратно и тоже поглядывал на погасший рубиновый овал.

А Карагодский, усевшись на трехногий стул и привычно оперев подбородок о трость, думал. У него тоже был пента-сеанс. Он говорил сам с собой. Он пытался вспомнить что-то хорошее и никак не мог. Вопреки желанию перед ним проходили бесконечные коридоры, открывались двери с фамилиями на табличках, ложились под ноги ковровые дорожки, ведущие к столу президиума… Он позабыл, когда, на каком симпозиуме он сидел в зале, на обычном откидном стуле. Президиумы, президиумы… Может быть, он и родился в президиуме? Кажется, он всю жизнь покровительствовал и препятствовал, разрешал и запрещал, проверял и указывал, и всю жизнь на носу его сидели проклятые очки в черепаховой оправе, сквозь которые мир кажется мягким, округлым и спокойным. Но ведь это не так, не так! Когда-то и он… Но когда это было? И было ли вообще — чтобы море, чтобы какой-то сумасшедший дельфин, чтобы, аспирант Толя был с тобой на «ты», чтобы все вокруг тревожило загадками и требовало немедленного решения, чтобы вот так метаться из угла в угол из-за сумасбродной девчонки, рискующей в худшем случае обмороком, и рисковать самому вещами более значительными…

Что ты ходишь, Пан, что молчишь? Пятнадцать лет воевал я с тобой на журнальных страницах, на высоких трибунах. А ты уничтожил меня за сорок минут, и сам, кажется, не заметил этого. Потому что победа надо мной для тебя пустячок. Для тебя важнее твой дельфин, твоя Нина, твой Толя, твои экраны, твоя работа — и какое тебе дело, что академик Карагодский выбросил белый флаг?

Но если даже тебе не нужна победа надо мной, Пан, то кому она нужна вообще? Может, спрятать белый флаг, пока его никто не заметил — и пусть все идет по-старому? А как быть с Венькой Карагодским, «Веником»?.. Ведь это ты, Пан, приметил в студенческой толчее упрямого черноголового парня, ты подсунул ему тему про дельфинов, ты раскрутил его самолюбие… И вот я снова перед тобой: академик, лауреат, главный дельфинолог, мировой авторитет. А ты вместо восхищения делом рук своих, третируешь меня, ранишь самолюбие, без конца заставляя отвечать «не знаю» и «не слышал»…

Сначала я думал, что ты просто по-стариковски мстишь мне за то, что я обошел тебя в степенях и званиях. Но нет, дело в другом, постарел-то, оказывается, я, а ты по-прежнему молод, профессор…

— Стоп сеанс, Толя, усилитель! Быстро! Укол!

Алая корона на голове Нины опадала на глазах. Словно в кадре неозвученного мультфильма слабели, теряли упругость лепестки мака, съеживались, точно подул ледяной ветер. И бледность, заметная даже под загаром, заливала лицо Нины.