Светлана Ягупова - Феникс

- Они пройдут через адаптационную камеру и станут другими.

- Однако в дни КО неизбежно оживает прошлое. Если бы я все же встретился с кем-нибудь из них, я бы заявил, что здесь их ожидает отнюдь не рай. Райскую жизнь, сказал бы я, вы еще должны заслужить своим потом, выстрадать. Да и что такое в вашем представлении рай? - распалялся Радов перед воображаемыми собеседниками. - Уж не лежание ли под кусточком с конфетой во рту или в комфортабельном салоне автомобиля? Возможно, вы имеете иное представление о райской жизни, во я посмотрю на вас, когда воспламенитесь жаждой познания иных миров, а вам вдруг скажут: рановато, вы еще не все сделали на Эсперейе. И вовсе ощутите себя одной ногой в аду, когда вам вежливо откажут в путешествии на нашу матушку-Землю.

- Неужели вам отказали, Стас? - Лия искренне огорчилась.

- Да. Но я сейчас не о том. Реплицировать захватчиков - аморально. Они ведь не приложили ни малейшего усилия к тому, чтобы хоть на йоту приблизить век Репликации.

- Это очень сложный вопрос, не нам его решать.

- Знаю. Репликаторы уже не терпят меня - постоянно толкусь у них со своими предложениями. Смотрите, Лия, мои суставы начинают растормаживаться.

- Ну-ка, поднимитесь.

Радов встал, немного постоял недвижно, затем согнул в колене одну ногу, другую, покрутил руками, головой.

- Все в порядке. - Он сделал несколько гимнастических упражнений с приседаниями. Опять заглянул в зеркало и остался доволен: разгладились складки, исчезли пигментные пятна, в глазах появился молодой блеск.

- Пока еще не могу вас оставить, - предупредила Лия.

- Идемте-ка в двадцать пятую. Что там у них? Явно разочарованная тем, что беседа прервалась, Лия пошла следом.

Всякий раз, шагая по коридору реплицентра, Радов досадовал, что на его стенах, испещренных выдержками из иммортальной лирики, нет строк Маяковского: "Недоступная для тленов и крашений, рассиявшись, высится веками мастерская человечьих воскрешений". Когда-то просьбу поэта "Воскреси, свое дожить хочу!", понимали как метафору, страстное желание духовно остаться в памяти людей, упуская из виду конкретное, недвусмысленное: "Сердце мне вложи! Кровицу - до последних жил. В череп мысль вдолби. Я свое не дожил на земле, свое не долюбил!"

Радова тяготил, тот случайный факт, что именно он одним из первых получил реализацию того, о чем без особой веры думал лишь в юности, но что, оказывается, всегда жило в великих душах. В этом можно убедиться, читая цитаты на стенах: Джон Донн (XVII век): "Смерть, почему же мы твои рабы? Что мы уснем навеки, ты нам врешь: Проснемся мы - и ты тогда умрешь!"; Александр Пушкин (XIX век): "О други, не хочу я умирать!", Илья Сельвинский (XX век): "Мы вновь сквозь вековое забытье взойдем в телесности, а не в расподьях"; Эрих Скорцелли (XXI век): "Но не господь, наука воскресит"; Мария Жордан (XXVII век): "И на земле, очищенной от бед, увидимся мы через бездну лет"; 2 Бенедикт Гленский (XXX век): "Он - бог, он - великий новатор, наш завтрашний репликатор!"

В первой жизни Радов был уважаем и любим, но оттуда же тянулся за ним груз, опутывающий ноги и сегодня. Так за что это невероятное везение в облике сегодняшнего бытия, к чему до сих пор так и не привык?

Стены холла выложены светящейся мозаикой на темы мифов о воскрешении Осириса, Диониса, сценами волшебных оживлений Медеи, сюжетами о Гильгамеше с цветком вечной молодости, который у него крадет змея, эпизодами из жизни валькирий, ухаживающих за погибшими воинами, картинами из русских народных сказок о живой и мертвой воде и молодильных яблоках.

Слева сияло красочное панно, на нем то вспыхивало, то исчезало изречение великого русского философа-космиста: "Мир нам дан не на погляденъе, а на действие" (Николай Федоров). Справа горели слова "Не смерть устраняйте, а беды" (Людвиг Фейербах).

- Вам не кажется, что они спорят друг с другом? - кивнул Радов на панно. - Ведь тот, слева, восставал именно против смерти.

- В этом споре диалектика. Смерть мы пока не устраняем, а переиначиваем. То есть она не обрывает, а венчает жизнь. Но уже думаем и о бессмертии.

Лия обернулась к Радову, и его не в первый раз поразила исходящая от нее сила внутренней гармонии. Не зря ее любимый музыкальный инструмент - древний терпситон: каждое движение девушки исполнено грации и излучает скрытую музыку.

- Фейербах был прав, считая, что в основе народной веры в бессмертие стремление не к совершенствованию, а к самосохранению. Но вот получена возможность продления жизни, и человек стал мечтать об усовершенствовании себя. То есть, когда исчезла борьба за существование, он стал приводить в порядок собственные душу и тело. Согласитесь, пока царила социальная несправедливость, трудно было следовать общечеловеческим заповедям: не убий, не предай...