Аскольд Шейкин: Дарима Тон

— Только через три дня? — спросила Дарима Тон, и Зубцов почувствовал, что какой-то невидимый, но очень плотный слой уже отделяет ее от его рук.

Он попытался прикоснуться губами к ее волосам. Но и их защищал теперь невидимый плотный слой.

Зубцов изо всех сил обнял Дариму Тон.

И в ту же секунду оказался на полу вагончика.

Он поднялся с пола и, не глядя на Дариму Тон (она с прежней своей самой приветливой улыбкой стояла, держась рукой за спинку койки), повернулся к ведру с водой, взял ковшик, напился, подошел к окну.

Солнце уже скрылось за стеной леса, на поляну легла тень, в вагончике стало сумеречно.

Зубцов сел на табуретку, оперся локтем о стол, положил на ладонь голову и, глядя на странную гостью, спросил:

— Откуда ты?

Дарима Тон ответила не сразу. С ее лица сошла улыбка. В две узкие полоски собрались губы. Белизна разлилась по щекам. Еще помолчав, она наконец очень негромко и грустно сказала:

— Я из две тысячи девятьсот девяносто восьмого года.

— Что-о? — Зубцов медленно, будто в нем туго распрямлялась пружина, поднялся. — Ты… вы… ты…

Теперь, как совсем еще недавно Дарима Тон, он тоже вертел головой, поспешно и жадно оглядываясь: да где же все это происходит? Мир-то не перевернулся ли?..

— И… и — тут? — наконец смог он спросить, почему-то указав пальцем в угол вагончика. — В глу… глухомани?

— Почему?

Она смотрела спокойно-спокойно. Зубцову показалось, глаза ее-совсем не мигали.

— Это сейчас так, в вашем времени. В нашем здесь — Всепланетный исторический институт.

Она подошла к окну. Зубцов приблизился тоже, но стоял, напряженно стараясь не прикоснуться к Дариме Тон, и потому из-за ее плеча ничего не видел.

— Как раз там, где проходит дорожка, — экспериментальная камера.

— И потому-то тебя к нам занесло?

Он все еще не верил тому, что услышал.

— О нет! Но в вашу эпоху именно в этой точке земного шара оказалась, как мы говорим, временна́я площадка.

Зубцов отступил от Даримы Тон, насколько позволяли размеры вагончика, чтобы увидеть ее разом всю, от головы до ног. Мысли его метались. Дивчина красивая, ничего не скажешь. Но тоненькая же! И ростом ему по плечо. А что, если правда? Тогда хорошо хоть, что буровики здесь уже работали: поляна, вагончик… Прилетела бы на пару лет раньше — таежные дебри. Волком вой — никто не услышит.

— И что же? — вырвалось у него. — У вас там, в том институте, никого другого не нашлось, чтобы послать?

— Как это — другого? — Дарима Тон удивленно наморщила лоб. — Я не совсем понимаю.

Зубцов двинул плечами.

— Мужика надо было, покрепче.

— Какая разница!

Он хотел было продолжить: «По силе-то разве сравнишь?», но вспомнил, как летел через весь вагончик, и согласился:

— Верно. И у нас так. Идет в штанах, пиджаке. Как двинет кувалдой — пойди разбери кто: мужик, баба?

Он ворчливо проговорил это и вдруг подумал о том, что ему отчаянно не повезло. Случись такая встреча в поселке, он надел бы черный костюм, московский широкий галстук. Или даже будь на нем сейчас новенький комбинезон, рубашка с кармашком, из которого торчит штангелек, как у того же Тимофея Кращенко, разве Дарима Тон не взглянула бы на него иными глазами?

А теперь получалось к тому же, что то, какие отношения сложатся между нею и им, важно не только лично для него самого. Раз уж ни с кем за пределами скважины невозможно связаться, следовательно, он принимает гостью из будущего от имени всего сегодняшнего человечества!

— Мне нужно тебе объяснить, — сказала Дарима Тон.

Зубцов благодарно улыбнулся на это «тебе». Значит, поняла: тогда он ее всего лишь пытался утешить.

— Ты спросил, почему я здесь?

Дарима Тон отошла к стенке вагончика. В руках у нее была блестящая прозрачная пленка.

Она приложила ее к стенке вагончика прямо поверх плаката «Встретим Новый год трудовыми победами!», и пленка осталась висеть, как приклеенная.

После этого Дарима Тон возвратилась к койке и села на одеяло. На ее губах появилась слабая улыбка, а на месте пленки вдруг словно бы открылось окно в очень солнечный и зеленый мир. Через это «окно» он, Зубцов, с большой-большой высоты глядел на вершины густых, почти вплотную смыкающихся кронами, деревьев.

Но уже через считанные секунды картина стала другой. Теперь Зубцов как бы стоял на балконе одного из многоэтажных домов и отсюда, сверху, смотрел на такие же другие дома, любовался тем, как они своими стенами, крышами прорезают ковер этого сада или леса.