Владимир Рыбин - Искатель. 1978. Выпуск №2

— Застава, в ружье!

Я даже обрадовался, поняв наконец, в чем дело, вскочил, не открывая глаз, протянул руку, схватил штаны, лежавшие рядом на табуретке, рванул их на себя, крутнул портянки, сунул ноги в сапоги и вскочил. На потолке горели все плафоны. В дверях стоял дежурный по заставе сержант Поспелов и собирался третий раз подать команду. Все пограничники топтались возле своих коек. Мой сосед Костя Кубышкин, еще не проснувшийся, ловил ногой штанину, никак не мог попасть в нее. И я понял, что проснулся не позже других, и еще успел удивиться, каким долгим может быть одно-единственное мгновение перехода от сна к бодрствованию.

— Застава, строиться! Без оружия!

Я облегченно вздохнул: если строиться да еще без оружия, значит, ничего особенного не произошло и можно не слишком торопиться. Я даже чуток обиделся, что без нужды подняли в такую рань. Хотя что такое рань, а что позднота, совсем уж забыл за два года службы. Дома я мог спать только по ночам, да и то если ложился попозже. Здесь спал преотлично в любое время. Обычно на заставе с этим не обижали: положено восемь часов — начальник заставы сам следил, чтобы не было недосыпов. Он говорил, что это необходимо для боеготовности. Да и все мы понимали: какая бдительность, если идешь и зеваешь? Но тот же самый наш заботливый начальник заставы время от времени становился неузнаваемым: поднимал в ружье и днем и ночью, устраивал нам, невыспавшимся, долгие кроссы в полном боевом. Странно было: машины стояли во дворе под навесом, а мы бегали как ненормальные по горным дорогам. Это в наш-то век техники?! А начальник опять говорил: для боеготовности. «Техника техникой, — говорил он, — а что как она сломается?»

Обычно мы как бы предчувствовали приближение таких периодов учебных тревог. Есть же, например, у птиц биологические часы. Почему бы человеку не выработать у себя чего-то подобного? Обычно тревоги врасплох не заставали. А эту я начисто прозевал. И, вслед за всеми выбегая на плац, не в силах успокоиться от неожиданности, все чувствовал какую-то внутреннюю дрожь. Но, увидев старшину, непривычно мятого, тоже невыспавшегося, и начальника, застегивающего китель, я понял, что тревога всех застала врасплох, а значит, она все-таки настоящая. И это вдруг успокоило, и сонная вялость улетучилась, будто перед этим спал все свои положенные восемь часов. И я увидел небо, чуть розовеющее над морем, и одинокую тучу со слабо подсвеченной нижней кромкой, и влажную от ночного тумана крышу навеса, под которым уже гудел стартером наш заставский ЗИЛ.

— Пожар на седьмом участке! — коротко сказал, как скомандовал, начальник заставы. — Забрать топоры, лопаты, весь инструмент, какой есть. Бегом!

Теперь и совсем все стало ясно. Ясно и спокойно. Недаром еще Суворов говорил: каждый воин должен понимать свой маневр. Понимаешь, значит, знаешь, что делать, значит, ты смел и инициативен, Мы разбежались по двору и через пару минут все уже были в кузове машины, вооруженные, словно какие повстанцы, кто чем. Но это, наверное, только со стороны так показалось бы, каждый из нас знал свое противопожарное оружие не хуже боевого и был полон уверенности в окончательной победе.

Машина вылетела за ворота и помчалась по знакомой дороге к вышке. Мы вытягивали головы в надежде увидеть впереди огонь и дым, но ничего не видели, разве только белесый туман над дальним сосняком.

Остановились неподалеку от того места, где накануне искали гильзу.

— За мной! — крикнул начальник заставы, выскочив на дорогу.

Мы бежали за ним привычным темпом кросса, бежали молчаливой толпой, лавируя между сосенок и колючих кустов и недоумевая: где же он может прятаться, этот пожар, если не видно ни огня, ни дыма?

Но оказалось, что были и огонь и дым, что во всем виноват ветер, гнавший их в другую сторону — под обрыв. Правда, и того и другого было настолько мало, что, казалось, один пограничный наряд, с остервенением топтавший дымившуюся землю, вполне с ними справится. Но и после того, как мы все кинулись на поляну, дыма не убавилось, он все сочился из сухой травы, из-под кустов. Мне даже показалось, что его стало больше, и я крикнул об этом старшине, который топал рядом, не жалея своих хромовых сапог.

— Дыма больше — огня меньше, — крикнул он. — Глядите за струйками, которые без дыма!

Я не понял, о чем он говорит, и остановился с очередным вопросом. Но тут сам увидел огонек, струйкой метнувшийся к ближайшей сосне. Он был настолько мал, что я не придал ему значения. Но, вспрыгнув на сосну, огонек тотчас превратился в огонь, высоко побежал по сухой коре. Я сбивал его сапогами, подпрыгивая и задирая ноги, бил по коре лопатой, но он был проворней меня, ускользал на другую сторону ствола и там забирался выше. И тут я почувствовал настоящий страх. Подумал, что вот сейчас огонь вспорхнет в крону и тогда его не достать никакой лопатой — побежит по верхушкам, не догонишь. И, совсем не отдавая себе отчета, кинулся на сосну, сбивая огонь чем только мог, даже рукавами своей мигом почерневшей куртки. Я прыгал возле сосны, удивляясь тому, что никто не бежит ко мне на помощь. Мне казалось, что тут у меня-самая главная позиция…