Кир Булычев - Показания Оли Н

- У него орор.

- Не может быть!

- Почему?

- Ты сам видел, сам?

Я поняла, что все могут умереть или заболеть, а Сесе не может, не должен, потому что это несправедливо!

- Да, - сказал Холмик. - Я его видел.

- Он в Москве? В больнице?

- Нет. Он дома.

- Почему?

В Москве больницы переполнены. Ты не представляешь, что там делается. Теперь у кого орор, остаются дома.

- Я скажу маме - его возьмут к нам в больницу.

- Не возьмут. И он сам не согласится. Он же понимает.

- Что здесь можно понимать?

- То, что в больницах еле справляются с теми, кому можно помочь. Орорным помочь нельзя, ты же знаешь!

- Но ведь говорили про сыворотку!

- Оля, я пошел, ладно? Некому сейчас делать сыворотку.

Он убежал, а я пошла домой. Я думала, что надо навестить Сесе. Кто за ним ухаживает? Ведь он жил один, рядом со школой.

Я вернулась к Огоньку. Он был такой же, как вчера. Ведь он живой или почти живой. Он растет. Он хочет всех нас убить. Или он не знает, что убивает? Между мной и Огоньком был железный столбик - его поставили, когда огораживали Огонек. Если стоять, прижавшись щекой к углу дома, то край Огонька касается столбика. Коснулся, мигнул, отодвинулся. Снова коснулся... Уйди, говорила я ему, пожалуйста, уйди... Долго смотреть на Огонек нельзя - болят глаза. Оспа Земли, повторяла я про себя. Оспа, которая может покрыть всю кожу, и тогда больной сгорит. И это случится очень быстро. Если бы я знала, что я сейчас умру, но мама будет жить, и Холмик будет жить, и Дашка, - это было бы плохо, но не так страшно, честное слово. Но если я знаю, что вместе со мной умрут все, даже самые маленькие ребятишки, и вместо всех домов и церквей, музеев и заводов будет только огонь, - это страх непереносимый.

И у меня в сердце была такая боль, что я забыла о Сесе. Холодно-холодно и тошнит.

У самого дома меня вырвало. Может быть, потому, что я долго не ела, а тут целую тарелку супа в больнице. Может, от ужаса. И сколько мне жить в этом ужасе? Мама говорила в больнице, что у них много самоубийц, которые не сумели себя убить. Оказывается, больше половины самоубийц остаются живыми.

Я включила телевизор, но он не включался.

Снова начался ливень, он бил по стеклу, словно кулаками. Стало темнеть, и дали свет.

Я экономила свет, у меня горела только одна лампочка в большой комнате. Ливень стучал в окно, и я не сразу поняла, что там - человек, который тоже стучит. Я не подумала, что это может быть Ким, и открыла. Мне было не страшно - мне было все равно.

Это был Ким.

Он был в кожаной куртке и кожаных штанах. Совсем пижон. И кепка у него была черная кожаная. Он отпустил черные усики.

- Привет, - сказал он. - Где мать?

- В больнице, - сказала я. - А мне сказали, что ты в Москве.

- Я в Москве, - сказал он. - Там все лучшие люди.

Я поняла, что он пьяный.

- Ты чего приехал? - спросила я. Ты помнишь наш разговор?

- Кимуля, - сказала я. - Неужели ты об этом можешь думать? Я сегодня была в больнице. У мамы. Ты бы посмотрел. И Сесе болен.

- Пустые слова, - сказал он и глупо засмеялся. Он сел в кресло и вытащил из-за пазухи пистолет, настоящий, черный, блестящий, словно мокрый.

- Видишь? - сказал он. - Пир во время чумы. Предлагаю участие.

- Дурак ты, Ким, - сказала я.

- Я на тачке приехал, - сказал он. - Дружок ждет. Мы славно живем. Делаем дело и уходим. Москва большая.

- Ну чего ты выступаешь? - сказала я. - Меня ты не удивишь.

- Ты не поверила? Смотри.

Ким засунул руку в верхний карман куртки и вытащил оттуда горсть каких-то ювелирных бранзулеток.

- Хочешь? - сказал он. - Все твое!

- А зачем? Кому это теперь нужно?

- Находятся чудаки. Даже не представляешь, сколько. Меня тут поцарапало - перестрелка случилась с патрулем.

Мне было с ним очень скучно, словно он - мальчик на сеансе про американских гангстеров, а я - взрослая зрительница.

Он поднялся, и я спокойно смотрела на него.

Ким поигрывал пистолетом.

- Пошли, - сказал он. - Я в самом деле про тебя думал. Все время. Я тебе все достану - все, что ты хочешь. И шмотки, и жратву. Ты будешь моей королевой, честное слово. Меня в организации уважают. Я двух милиционеров пришил, честное слово. У нас знаешь сколько баб - а я к тебе.

- Ты еще маленький, - сказала я.

Он поднял пистолет и прицелился в меня.

- Олька, - сказал он, будто играл роль, - у тебя нет выбора. Ты моя. - Уходи, - сказала я. - Мне собираться надо, я к маме в больницу переезжаю.

Он пошел ко мне, не выпуская пистолета, а я стала отступать, мне все еще не было страшно.

Вдруг он отбросил пистолет и схватил меня.