Сергей Яковлев - Письмо из Солигалича в Оксфорд

Добравшись до стенки дымохода, я неожиданно обнаружил, что прокаленные и покрытые сажей кирпичи в глубине его качаются. Не было, казалось, ни одного, который лежал бы на своем месте прочно. Глиняная обмазка осыпалась, между кирпичами изнутри зияли провалы. А ведь это было место, где бушевал огонь; от дома, от деревянных обклеенных бумагой стен отделяла его шаткая стенка толщиной всего в полкирпича!

Я взял молоток и легонько простукал всю стенку. В глубине дымохода падали вниз куски обожженной глины.

И эту печку Ольга Степановна называла хорошей, крепкой; до того дошло, что я под гипнозом ее похвал считал печку чуть ли не единственной стоящей вещью в доме!

Передо мною лежало, как водится, несколько дорог. Либо разломать печку до основания и построить новую (возможность чисто теоретическая; я заранее знал, что никогда на это не отважусь). Либо попытаться, не руша, всю ее обмазать новым раствором и таким образом укрепить. Либо быстренько поправить лишь то, что я успел разломать: стояла эта хреновина до меня десятки лет (я не помнил, чтобы тетка занималась печью, лишь белила ее иногда), послужит, Бог даст, еще...

Была еще одна возможность: позвать печника, чтобы сложил новую печь. Но я уже догадывался, во что мне это обойдется.

Выбрав средний путь, я стал приноравливаться со своим раствором. Повсюду, где я мазал печку, через каких-нибудь полчаса появлялись новые щели. Я попытался обмазать дымоход изнутри, где мог достать рукой: тонкий слой глины, аккуратно наложенный мной на предварительно увлажненные кирпичи и сверху еще приглаженный мокрой тряпкой (по всем правилам!), через некоторое врем отошел и стал скручиваться, как сухой осенний лист. Я добавил в раствор песку и повторил все с начала: трещины стали не такими широкими, но их было теперь значительно больше. Пришлось еще несколько раз досыпать песку. В конце концов я добился того, что на высохшей стенке не образовалось ни одной трещины. Я провел по печке ладонью, испытывая новую обмазку на прочность. Следом за моей рукой она вся обрушивалась каскадом сухих песчинок!

Я пришел в ужас. Что делать в этом исходно зыбком, на авось слепленном мире добросовестному человеку? Тут-то я и вспомнил английскую сказку про трех поросят и библейскую притчу о доме. И понял, что стараюсь напрасно. И что не поможет мне в этом деле никакой местный печник, сколько бы я ему ни заплатил: он сумеет лишь повторить то, что у меня уже есть. И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры... Просто мы, русские, народ, основавший свой дом на песке. А потому одновременно и отчаянный, и боязливый (одно другому не противоречит). Как можно на что-то всерьез рассчитывать, жив с такими, например, печами? С этим же связано, вероятно, и наше мистическое восприятие жизни, ощущение ее тленности. Зачем обдирать старые обои, красить двери и заборы, строить удобную прочную лестницу на чердак, если все равно разольются реки, подуют ветры, вспыхнет пожар? Зачем облегчать и украшать жизнь, которая в любой миг может обратиться вся в прах? В этом всегдашнем и вполне оправданном ожидании беды одно из решающих, может быть, наших отличий от Запада, основавшего свой дом на камне.

Так что Ольга Степановна не обманывала меня, нахваливая эту печку...

Кое-как залатав поврежденный боров и стараясь больше о печке не думать, я принялся обдирать потолок. Он меня порадовал уже тем, что под беленой бумагой открылась добротная картонная плита, довольно-таки аккуратно прибита к потолочному настилу. Кое-где большие листы картона покоробились от влаги, местами были не очень плотно пригнаны один к другому, но все это было поправимо. Я сразу решил, что не буду вновь их заклеивать, а покрашу белой краской. Но прежде надо было отчистить остатки бумаги и клея. Крупитчатая хлебна размазня толстым слоем покрывала под бумагой весь потолок. Ее очень полюбили мухи, появившиеся к тому времени в доме в большом количестве. Как только я отрывал от потолка очередной лист бумаги, они тучами налетали на оголенное место. Пришлось брать ведро с тряпкой и тщательно оттирать каждый пятачок поверхности. Добавьте к этому неудобное положение на шатком столе, с задранной головой и поднятыми вверх руками: ныла шея, грязная вода с тряпки попадала на лицо и текла в рукава...

Так я добрался до потолочной балки. Что за штука эта балка, объяснять, думаю, не надо. Промежуточная опора потолочного настила, она была сделана из очень толстого и прочного бревна и тянулась через все мои покои, выступая под потолком как раз посередине. В народе ее зовут еще, кажется, матицей и даже маткой. Моя балка оказалась под бумагой на удивление гладко и изящно обструганной, с фигурно выточенными бороздками во всю длину. Когда-то, вероятно, свежая и смолистая, не уступавшая по декоративным свойствам моей столешнице, она была теперь буро-пестрой, залепленной грязью и хлебными крошками. Я механически отскоблил и вымыл балку вместе со всем потолком - больше для того, чтобы избавиться от привлеченных хлебным запахом назойливых мух, нежели для красоты, - и тут убедился, что дерево не испорчено. Пятна исчезли без следа, старая древесина обрела ровный серовато-коричневый цвет, напоминающий цвет мореного дуба - только, пожалуй, чуть более холодноватого оттенка.