Вениамин Яковлев: Иуда

Тогда он глядел на них долгим пристальным взглядом, и крики затихали, а в широко открытых глазах загорались огоньки новой мысли и воскрешенного сознания...

Так дни проходили за днями... И так радостно было вспоминать о прожитом и ждать манящего "завтра"; ложиться, чувствуя легкую усталость во всем теле от постоянной ходьбы.

И по зеленеющим полям, свободно и беззаботно, не думая ни о хлебе, ни о ночлеге, идти утром много верст и не знать, где встретишь ночь. Так радостно было впивать в себя эту свободу, знать, что нет на душе никаких оков, кроме сладостных уз всерастущей любви к нему, кому раз отдалось, и каждый миг все снова и снова отдается сердце.

И мир, казалось, потерял границы. Земля слилась с прозрачным озером, а озеро на далекой и таинственной линии горизонта сливалось с небом. Так смешались и сдвинулись все пределы. Время, казалось, остановилось, и сладкое блаженство восторга струилось пьянящим и неиссякаемым потоком.

Так было в Галилее, в первые дни странствия.

* * *

Иуде почему-то запомнилось особенно одно чудо.

Вместе с Учителем в небольшой толпе, где-то далеко от города, шли днем по желтой, как всегда раскаленной, дороге, в тихой задумчивой беседе.

И вдруг совсем рядом прозвучал резкий угрожающий окрик.

В нескольких шагах от них выросла закутанная в пожелтевшие от гноя покровы фигура прокаженного. На страшном нечеловеческом лице сияла открытая впадина вместо носа, а из синих губ вырывались пронзительные крики, предупреждавшие верных, чтобы они спешили прочь, охраняя себя от осквернения и отвратительного наваждения грозящей смерти.

Все, бывшие с Учителем, с ужасом ринулись назад, и кто-то, может быть Петр, в невольном страхе схватил его за руку, как бы охраняя от надвигающейся грозы. Но Учитель, освободив руку, со стремительностью, так редко проявляющейся в его движениях, быстро приблизился к надвигающемуся призраку.

Все как будто застыли от ужаса, а он протянул вперед руку, снимая повязки, касаясь внимательно и нежно бесчисленных гнойников. И прямо на глазах у всех вместо отпадающей черной гнили на обнаженных костях зарозовело новое зарождающееся тело.

А Учитель стоял весь белый в своем одеянии, и Иуде казалось, что от него идут белые прозрачные лучи и что эти лучи - любовь, и это она претворяется в плоть на обновляющемся теле очищающегося.

С тех пор Иуде не раз приходилось видеть исцеление прокаженных, но никогда он не мог забыть о первом, им виденном.

После этого исцеления Учитель долгие дни не мог показаться в городе, как оскверненный нечистым прикосновением, и странствовал вместе с учениками по бесконечным пустынным дорогам.

Один раз только почудилось Иуде: тень какой-то глубокой, пронизывающей до мозга костей грусти прошла в ясной тишине их невозмутимо галилейской радости. Кто знает, может быть, только почудилось. Ведь это было как раз в минуту рассвета, напряжения радости.

Это было там, в первые дни, в Кане, на браке, когда еще Учитель не был так известен и так почитаем, и туда, на брак, его позвали не как Учителя, а скорее просто как знакомого, больше даже знали его мать. Но ОН пришел со всеми, только что окружившими его учениками.

Было уже заполночь... Свадебное пиршество было в полном разгаре: шумели и говорили, радуясь и перебивая друг друга. Высокая белая фигура Учителя показывалась в разных углах горницы. То одни, то другие окружали его, и он беседовал с ними.

Но вот, точно утомленный этим весельем и праздником, он вышел из горницы туда, к преддверью, и остановился на пороге, вдыхая свежий, предутренний воздух. Ученики вышли вместе с ним. Они тоже устали, а главное - хотели побыть опять наедине с ним, ощутить острую радость его близости, и его необычайности.

Иуда стоял совсем рядом с Учителем и видел, как к нему подошла его мать, такая же высокая и стройная как он, тоже в длинных белых одеждах. Она наклонилась к нему ласково и нежно, трогая слегка своею тонкою рукою края его хитона. Она говорила, кажется, о том, что у нерасчетливых и бедных хозяев не хватает вина для пиршества.

И вот тут Иуда увидел как лицо Учителя изменилось, точно затуманилось пеленой острой и пронизывающей грусти. И Иуде показалось, что на миг, нет, это продолжалось меньше мига, Учитель взглянул на него, и от этого взгляда резкая боль прожгла его, Иудино сердце.

Совсем тихо он отвечал матери. Он, кажется, сказал ей о своем часе. Этот час еще не пришел. И от этих слов ее лицо покрылось смертельной бледностью, точно вспомнила она о чем-то бесконечно страшном.