Журнал «Если» - «Если», 2004 № 08

— Я сейчас лечу в самолете, — вдруг вспомнил Лазарев.

Шофер расценил эту реплику по-своему.

— Пока еще нет, — хохотнул он. — Вот доедем в аэропорт, тогда и полетишь.

Лазарев повернулся к Северу.

— Я сейчас лечу в самолете?

— Уже нет, — ответил тот. — Вероятно, ты исчез, чем сильно удивил своих спутников.

— Бред, — пробормотал Лазарев.

Он замолчал и за оставшиеся сорок минут езды не произнес больше ни слова, что Севера вполне устраивало. Лазарев ему бесконечно надоел.

Такси остановилось у секции вылета. Сунув шоферу купюры, Лазарев прыжками помчался к дверям.

— Что, у него совсем чердак от водки потек? — сочувственно спросил шофер.

Регистрация рейса на Сочи еще не началась. Когда Север вошел, Лазарев метался по залу, заглядывая в лица пассажиров. Приглядывая за ним краем глаза, Север набрал на своем мобильнике номер службы спасения.

— Самолет рейса сорок четыре шестьдесят один неисправен. Возможно, это теракт. Остановите регистрацию, — быстро проговорил он и отключился.

Семь бед — один ответ. Катастрофа теперь не состоится. Только что произведенное им изменение определит его координаты с точностью до метра. До начала облавы на него остается лишь несколько минут.

В этот момент Север Увидел Елизавету. Она стояла на тротуаре и вовсе не торопилась на регистрацию, кажется, до сих пор не догадываясь о пропаже документов. Впечатление было такое, что она кого-то ждала.

— Лиза! — заорал над его ухом Лазарев, но сквозь толстое стекло та его не слышала.

Лазарев поискал глазами ближайший выход, бросился влево и вдруг резко затормозил.

Из подъехавшего джипа вылез молодой, модно небритый атлет. Елизавета прыгнула к нему на шею.

— Лиза! — потерянно ахнул Лазарев.

Атлет бросил чемодан Елизаветы на заднее сиденье и помог ей взобраться в кабину.

— Стой! — взревел Лазарев, устремляясь к двери. — Лиза, стой!

Север видел, как его недавний клиент с огромной скоростью несется за джипом. Чем закончилась эта погоня, Северу узнать было не дано. Он почувствовал, как внезапно изменилась обстановка. Со всех сторон огромного зала аэропорта к нему начали приближаться люди. Одежды некоторых выглядели довольно странно, лица других показались Северу знакомыми. Охота началась. Беглец обреченно вздохнул и сделал Шаг. Первый из многих, что ему предстояли.

— Дядь Саш, а ты мне принес котенка? — в очередной раз поинтересовалась Манечка.

— Привет, монстр, — Саша потрепал ее по черным волосам, задев синий бантик. — Папа дома?

На монстра девочка не обиделась. Незнакомые слова ее не пугали — не кикимора же, не лахудра… Она юркнула в приоткрывшуюся дверь, что-то пропищала, и вскоре на пороге комнаты появился Моисей Абрамович — сутулый, в еле заметных веснушках, похожий на высохший батон хлеба.

— Чего тебе, Саш? — чувствовалось, что сегодня он уже успел слегка разогреться. Исключительно для аппетита.

— Разговор есть, Абрамыч, — Саше не хотелось рассусоливать, да и некогда было. — Серьезный разговор.

— Заходи, — сосед сделал гостеприимный жест. Пить в одиночку Моисей Абрамович еще не привык и нуждался в собеседнике.

— Нет, Абрамыч, не здесь, — Саша мотнул головой. — Пройдемся до скверика.

Возражений не последовало. Сосед накинул потрепанный пиджак и послушно затрусил по коридору. И почему так получается? Почему все они слушаются? Было бы так дома. Например, чтобы Люся…

На улице уже расползалась первая, зыбкая волна сумерек. Только что побрызгал дождик, но облака разошлись, и слегка щербатая луна отражалась в многочисленных лужах. Саша вдруг подумал, что отражения эти кажутся едва ли не убедительнее высокого оригинала.

— Ну, так чего тебе? — взгляд черных, слегка навыкате глаз соседа был гораздо трезвее голоса.

— Слушай, Абрамыч. Разводить турусы не буду. Уезжать вам надо из Ленинграда, всей семьей. Срочно. Сегодня. У тебя же вроде родня в Сталино? Брат младший, тетки-дядьки? Короче, билеты я вам уже взял. Вот, держи. В ноль пятнадцать…

— А… А с какой стати, Саша? — едва дыша, спросил Моисей Абрамович.

— А вот с такой, — жестко сказал Саша. — Есть у меня необъяснимая уверенность, что ночью за тобой придут.

Умница Моисей Абрамович не стал изображать недоумение образцового советского человека.