Но водительская кабина пуста - что за нелепое открытие!
Некоторое время топчусь в нерешительности. Думаю: может быть сейчас дверь закроется, и троллейбус поедет самостоятельно. И не такие чудеса случаются по ночам на улице Маяковского, не так ли?
Но ничего не происходит.
Я, наконец, понимаю, что должен проявить инициативу. Не та у меня, вероятно, карма, чтобы на холяву кататься. Нет уж, дружок, сам. Все сам. Своими руками.
Решаюсь, наконец. Остается надеяться, что для человека, умеющего водить автомобиль, управление троллейбусом - вполне посильная наука. Хорошо бы, конечно, обзавестись мудрым наставником, чтобы показал, какие кнопки следует нажимать, но ничего, сам разберусь. Старым, добрым методом проб и ошибок.
Усаживаюсь на водительское место. Осматриваю немногочисленные кнопки и рычаги. Кажется, действительно ничего особенного. Мне бы еще, конечно, понять, куда ехать, но тут уж придется полагаться исключительно на штурманские карты, вытатуированные на поверхности моего собственного сердца.
Ничего, ничего, - говорю я себе. - Дорога превыше цели.
Только это и важно сейчас. Только это.
Глава 85
Сюй-Чжэньцзюнь
... средь бела дня вознесся в небо.
Впрочем, троллейбус, как и сводный брат его трамвай, по счастию, решительно неспособен сбиться с пути. Но если трамвай неразлучен со своими земными путями, рельсами, да шпалами, троллейбус словно бы привязан к поднебесью. Его тропы начертаны в нескольких метрах над земной твердью, и не всегда видимы глазу - уж, по крайней мере, не в безлунную ночь.
Поэтому все более-менее просто. Я еду, куда едется. Медленно, осторожно, предельно внимательно. Что будет, если моя повозка сойдет с маршрута, утратит связь с протянутым во тьме источником энергии - и думать не хочу. Ясно, что херово будет, а подробностей мне лучше не знать. Обойдемся как-нибудь без подробностей, ладно?
Ладно, - ответствует флегматично мой невидимый, неведомый и вряд ли хоть как-то поименованный ангел-хранитель. - Как скажешь, так и будет.
Вот и договорились.
Немудрено, что когда электрическая моя колесница остановилась, наконец, у фонарного столба с ржаво-желтой табличкой, исчерченной то ли царапинами, то ли буквами неведомого алфавита, а громкоговоритель вдруг взревел на весь салон испитым басом: "Конечная. Просьба осовбодить салон", - я на мгновение утратил контроль над собой. Задрожал, затрясся, завибрировал всем телом, коротко вякнул и взорвался - но не умер, конечно. Так, не репетиция даже - первая читка.
Глава 86
Сянь
Он <...> странствует за пределами Четырех морей.
Вероятно, следует сказать, что я потерял сознание. Но меня бесит это выражение: оно не дает никакого представления о том, что происходит с человеком, чья обитаемая реальность вдруг исчезла, рассыпалась, искрошилась в темную, гнилую труху.
Зато выражение "прийти в сознание" вполне меня устраивает. Примерно так все и происходит: шел, шел и пришел. Перешел вброд Великую реку и вернулся, черт побери, к родным берегам. Счастье.
Обретя себя, или качественную копию, почти неотличимую от оригинала, я огляделся. Судя по всему, местный троллейбусный парк больше не нуждался в моих услугах. Во всяком случае, я сидел уже не в водительском кресле, а на мостовой, вымощенной мелкими круглыми камешками. Невелика потеря: мостовая была вполне теплой и, кажется, даже чистой. Воздух пах речной сыростью, дымом, травой и почему-то ванилью, словно бы где-то неподалеку работала кондитерская. Фонарный столб с табличкой, очевидно, провалился в тартарары, зато с древесных ветвей в изобилии свисали сияющие гирлянды мелких лампочек, оранжевых и голубых.
Поднявшись на ноги, я огляделся. Узкая улица, резные ограды палисадников, остроконечные крыши невысоких домов - все это было чрезвычайно похоже на какой-нибудь маленький европейский городок. Баварский курорт, или, скажем, сладостная швейцарская глухомань - такие тонкости мне различить не по силам, да и ни к чему. Потому что и так понятно: никакая это не Европа. Нечто иное, для чего и названия-то нет в обжитых мною языках. Только условные, меня самого не слишком устраивающие определения: Нижний город, обитаемая тень всех городов, возведенных людьми, одна на всех. Заветная изнанка бытия, подвижная, вертлявая граница между сбывшимся и несбывшимся.
Я ложусь навзничь, прижимаюсь лбом, губами, щеками, веками к прохладным камешкам мостовой. Это осознанный жест: я не знаю иного способа приветствовать новую реальность, кроме вот такой робкой телесной близости, в которой нет ни страсти, ни восторга - лишь почтительный трепет и бесконечное смирение.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу