Ирина Булгакова - Уровень

Девушка села, с трудом дотянувшись ногами до ледяного пола. На искореженных петлях повисли разорванные ремни. Но не они привлекли ее внимание: слева и справа, за редким частоколом прутьев на столах лежали мертвецы.

Пустая, без единой мысли в голове, Прима вышла из клетки и двинулась по коридору, стараясь не замечать обнаженных тел, изуродованных ярким светом. Ей хотелось одного — уйти, забиться в щель, только чтобы не быть безжалостно распятой этим ослепительным чудовищем, падающим сверху.

Вниз вели истончившиеся посередине ступени. Казалось, еще один шаг расколет их пополам. Каменные, стертые бока не отражали света, в то время как рядом, на блистающих белизной стенах с кошачьей грацией, неотступно, следовал отравительный яркий круг. Собственное тело — белое, гладкое, словно в заговоре против хозяйки тоже ловило ослепительные блики.

В маленькой коморке, послужившей почти спасением, если не считать пробивающего щели под дверью света, среди моющих машин, в углу, обнаружились старая одежда и сапоги. Негнущееся тело слушалось с трудом и все же, Приме стало легче, как только хрупкая преграда отсрочила неизбежный приговор.

Девушка искала спасения и нашла: на лестничной площадке на глаза ей попалась крышка люка, за которой наверняка скрывалась долгожданная темнота.

Тяжести крышки беглянка не заметила, когда подцепив ее железкой, найденной в подсобке, отодвинула в сторону. Сила переполняла Приму, плескалась через край. Пустота внутри, прежде заполненная ее величеством Памятью, теперь отступила под натиском неукротимой энергии.

Возможно, все было бы по-другому, вспомни Прима тогда, что зовут ее Марина Петровская, что ее мать убила отца, а потом вскрыла себе вены, не вынеся трудностей кризиса. Что ее брат, став нью-ди, давно покинул землю и ушел в подземку и неизвестно — жив ли он. Что сама она давно живет в одиночестве, влача жалкое существование и боясь лишний раз появиться на улице — последствия изнасилования, случившегося год назад. Что…

Еще много "что", тяжестью навалившись на плечи, наверняка заполнило бы пустоты и никакая сила не смогла бы пробить слежавшиеся пласты воспоминаний, где цербером на коротком поводке охраняла свои владения Память.

Единственное, что отличалось постоянством — это темнота. Свет, как истинный насильник стремился обнажить действительность, срывая с нее покровы, без которых она чувствовала себя отвратительной и грязной. Даже, блистая стерильной чистотой операционной.

Свет перестал быть необходимым — Прима отлично видела в темноте. Она просто не догадывалась, что может быть иначе. Блеклая, изъеденная молью память молчала. Видимо, погруженной в анабиоз, ей требовалось больше времени, чтобы оттаять.

Оказалось легко, зацепившись за верхнюю — единственно уцелевшую скобу, отпустить руки и слететь вниз, испытывая щемящую радость от кратковременного полета. И некому было подсказать, что такое опасность.

Разогнав своим неожиданным появлением полчища крыс, Прима приземлилась в заброшенной штольне. Вагонетка, стоявшая на рельсах, издавала тихий, просящий свист. Когда девушка подошла ближе, оказалось, что жалобный звук исходил снизу. Нисколько не сомневаясь, что у нее получится, Прима сдвинула плечом вагонетку, ровно настолько, чтобы разглядеть дыру шахты.

Свистело тихо и настойчиво. Это был единственный звук, который девушка услышала после тишины, не считая шума собственных шагов и царапанья крысиных когтей по бетону.

В ливневке, куда девушка попала, переливчато шумела вода. Толкалась в лежалый мусор, лениво перекатывалась через торосы и бежала дальше.

Прима долго шла по тюбингу. Шла легко, бездумно, ничего не имея против того, чтобы подняться по лестнице, случайно попавшей в поле зрения. Оставалось всего немного — закрепиться на верхней скобе, отстоящей от остальных, подтянуться и выбраться наверх, когда левую руку на запястье резануло так, что девушка едва не сорвалась вниз.

Загнутая кверху скоба ревностным сторожем охраняла вход в коллектор. Пальцы девушки скользили на крови, когда она предприняла вторую попытку. Потом, уже выбравшись из колодца, оторвав от куртки подкладку, она перетянула руку выше локтя, пытаясь остановить кровь.

Метры, сотни, тысячи метров бесхозного тюбинга прокручивала подземка. Отматывала из общего клубка. Нить то и дело рвалась, пересекаясь с незаконными врезками, ведущими в никуда. Как узлами, сваренными стыками морщились металлические бока коллекторов. Нить меняла цвет — от серебряной поверхности тюбингов до серой шероховатости бетона.