Юрий Тупицын - Красные журавли. Повесть и рассказы

Гирин засмеялся и, опершись рукой о песок, легко вскочил на ноги. Люци нигде не было видно, хотя влажноватый песок в тени кустарника ещё хранил его следы. Самый кустарник теперь украшали пышные гроздья голубых цветов, наверное, распустились те самые сухие кисти, которые Александр поначалу принял за ягоды. Гирин ухватился за основание одной грозди, намереваясь сорвать её. Гроздь вдруг ощетинилась, взъерошились венчики её мелких цветов, и громко пискнула: «Пу-йи-и!» Александр испуганно, точно от раскалённого железа, отдёрнул руку и наказал себе впредь быть поосмотрительнее. Ещё раз оглядевшись, он крикнул в сторону озера:

- Люци!

Крик прокатился по безмятежной озёрной глади, отразился от багряных гигантов, росших на противоположном берегу, и негромким, но хорошо слышным стоном вернулся обратно. Александр удивился и крикнул ещё громче:

- Люци!

Теперь он уже ждал возвращения эха, склонив голову набок. И когда эхо вернулось, засмеялся, удивлённый и очень довольный: отзвук имел характерную миусовскую гнусавинку. Уникальное эхо! Гирин хотел крикнуть ещё раз, но передумал - не гармонировал этот крик с тишиной и покоем, разлитыми вокруг, а если Люци где-то поблизости, то он и без того должен был его услышать. Вот если бы действительно можно было докричаться до Миусова, Александр кричал бы до хрипоты: Железный Ник, как и всегда, наверняка что-нибудь да придумал, помог, подсказал. Александр выбрал камень поудобнее и, решив подождать развития событий, задумался.

Как ни странно, как это было ни обидно Гирину, но не любили Миусова в полку по-настоящему. Его уважали и побаивались, им восхищались и гордились, на него злились, но не любили. Утомляла его дотошность и пунктуальность, раздражала мелочная требовательность и непробиваемое спокойствие, с которым он разрешал самые острые проблемы. Сердила железная логика и особое лётное ясновидение, позволявшие ему не только разложить по косточкам любое лётное происшествие, но и докопаться до его движущих сил и психологических мотивов. Не хватало ему душевной теплоты и не стиснутой догмой «руководящих документов» доброты и милосердия. И к Миусову пилоты относились с холодком, а вот добряка и увальня Ивасика любили! А ведь лётчик он был средненький, хотя в своём штурманском деле - дока, знаток всяких навигационных тонкостей и хитростей, общепризнанный мастер по девиационным и радиодевиационным работам. Ивасик, недолюбливавший высший, да и сложный пилотаж, планировался на такие задания неохотно и только в силу необходимости. Об этом знали все, от командира полка до рядовых лётчиков, да и сам Ивасик не играл во всякие там тайны и загадки, как это нередко случается с пилотами, которые по тем или иным причинам теряют кураж и побаиваются летать. Со своей добродушной улыбкой он откровенно говорил: «Это все для молодых, которым ещё скучна нормальная жизнь и нужно все наперекосяк. Ну в самом деле, чего хорошего в том, что человек, царь природы, болтается в воздухе как обезьяна, вниз головой?» Друзьям, а у него их было немало, Ивасик говорил ещё откровеннее: «В истребители я попал случайно, моё место в транспортной. Я бы ушёл, да знаю: посадят ведь на правое сиденье! Они без этого с нами, истребителями, не могут. И будешь год, а то и два пилить под началом какого-нибудь мальчишки и бегать по диспетчерам да метеостанциям с документами. Нет уж, я лучше поскриплю ещё годок-другой, Да и подамся на штабную или в преподаватели». Может быть, эта откровенность майора Ивасика и обезоруживала сослуживцев, позволяя им смотреть на штурмана немножко свысока, а заодно и прощать ему некоторые слабости? Что самое удивительное - Миусов и Ивасик дружили, а уж если выражаться точнее, то Ивасик был у Миусова единственным другом и по-настоящему близким человеком. Они дружили не только между собой, но и семьями, вместе ходили в кино, проводили выходные дни и праздники. Вот и попробуй разобраться в тайнах человеческих сердец! Полковые донжуаны, а их в авиации предостаточно, сначала многозначительно поговаривали: «Шерше ля фам!» - и искушёнными глазами с интересом присматривались, так сказать, к межсупружеским взаимоотношениям этой четвёрки. Но довольно скоро все убедились, что в этом плане там все чисто, пикантные разговорчики прекратились, а тайна дружбы двух совсем непохожих командиров и пилотов так и осталась тайной.

И все-таки Гирину казалось ужасно несправедливым, что Ивасика любят, а Железного Ника - нет. Дело в том, что Александр тайно, как ему представлялось, преклонялся перед Миусовым, подражая ему в манере ходить, закидывая планшет на плечо, одеваться, сдерживать свои чувства, облекать свои мысли в короткие и точные афористичные формулировки. А самое главное, в манере летать - пилотировать самолёт смело, свободно и в то же время строго, так, что ни один проверяющий и инспектор не придерётся. Гирин очень бы удивился, если бы узнал, что его преклонение перед Миусовым тайна полишинеля, известная всем и каждому, а это было именно так. Гирин ничего не знал об этом потому, что в этом тонком деле насмешливые острозубые авиаторы проявляли на первый взгляд непонятную, а на самом деле совершенно естественную деликатность: подражать Железному Нику, оставаясь самим собой - общительным, добрым парнем, было ох и ох как нелегко! Особенно в манере летать. Это был своеобразный маленький подвиг, вызывавший и осознанное и подсознательное уважение. Ну а уж вовсе дубовых индивидуумов пилотский коллектив умел вразумлять быстро, крепко и надолго.