НФ - Альманах научной фантастики 15 (1974)

И, правда, пора было кончать. Странный слух прошел уже из отдела в отдел, и некоторые приходили даже с других этажей, чтобы как бы случайно посмотреть на него. Не говоря уже о посторонних, которые, встретив его в коридоре, замирали и долго, перешептываясь, изумленно озирались ему во след.

В последний день, когда он уже сдал дела и сидел, машинально перебирая какие-то бумаги у себя на столе, он сам удивился, что не чувствует ни досады, ни сожаления. Правда, с некоторых пор привычные стены уже тяготили его. То новое и иное, что проснулось в нем, не вмещалось уже в рамки прежнего бытия и влекло его куда-то за пределы того, что было привычно. Какой-то частью этого нового было то, что последнее время он сам начал писать стихи.

Правда, их не печатали. Почему-то их не печатали.

Тогда же как-то так получилось (м этого не могло не случиться), что новая внешность открыла ему дорогу к сцене. При виде его режиссер зашелся в восторженном вопле:

– Даем пробу! Даем пробу! - И с хрустом принялся заламывать над головой тонкие кисти рук.

Но, как и со стихами, дальше этого дело почему-то не двинулось.

Правда, сам он не очень жалел об этом. "Интриги, - пожимал он плечами, - интриги", - и порхающими движениями, маникюрными ножницами подравнивал перед зеркалом бакенбарды, угрожавшие нарушить ставшее столь привычным сходство.

"Наверное, Пушкину тоже приходилось делать это", - меланхолично думал он, сдувая крохотные волосинки с узких бортов сюртука. С тех пор как обрел он недолгую причастность к театральному миру, он стал позволять себе несколько своеобразную манеру одежды. И странное дело, все эти сюртуки, пелерины и узкие брюки в полосочку, которые шил он себе у театральных портных, не выглядели на нем ни искусственно, ни нарочито. Нарочитым скорее было бы, если б он стал одеваться, как все.

– Ну ладно, - перебил я Волобуева, - это все мы уже слыхали. Сейчас-то он что делает? - Потому что не перебей я его, он так и говорил бы, и говорил бы.

– В смысле - где служит?

– Да, - передразнил я, - в смысле, где служит.

Дела у любимца муз оказались плохи и печальны. Правда, последнее время его приглашают иногда на утренники в детские сады и школы. Там он читает детям стихи "дедушки Пушкина", самим появлением своим вызывая смятение в их слабых умах и душах.

Не об этом, наверное, думал он, когда затевал все это, жалеет, небось, расхаивается, да поздно. Я посмотрел на Волобуева, и мне стало вдруг ясно, почему так не хотел он, чтобы я давал его телефон. Сам же затеял все и сам теперь в сторону! Но я вспомнил, что дал уже его телефон, и на душе у меня сразу стало тепло и весело.

– А что, - спросил я сладким голосом, - доволен он, наверное? Благодарит вас, кланяется?

Приятно бывает смотреть иной раз, какое у человека становится лицо.

Надо было бы мне заодно и адрес волобуевский дать, не то, что телефон.

Но главное - Волобуев, оказывается, как ни хотел бы, все равно не может ничего для него сделать. Не может помочь ему возвратиться в прежнее состояние.

– А почерк-то, - удивился я, - прежний-то его почерк!

И правда, все ведь так просто. Пусть попишет теперь прежним своим почерком, и все тогда станет на место. Но в том-то и была проблема. Много лет уж, как сам он ничего не писал. Что нужно - справки, доклады готовили ему референты. А если и брал он когда ручку, то только затем, чтобы поставить подпись. А одной только подписи было мало, было совсем недостаточно, чтобы мог он снова сделаться прежним.

Впрочем, так ли уж хотел он вернуться к прежнему своему бытию? Не знаю. Потому что, получив тогда телефон Волобуева, больше он у меня не показывался. Несколько раз, правда, мы встречались с ним на улице. И здоровались. Не то, чтобы как большие приятели, но как знакомые. Прохожие смотрели на него, и что бы уж я, казалось, но, мимолетно пожав ему руку, я чувствовал всякий раз устремленные на меня взгляды. Конечно, стыдно признаться, но это было приятно.

А недавно, встретив его опять, я несколько удивился. Какой-то был странный он. Мне подумалось, утомленный или не выспался. Заметив в руке у меня книгу, он выхватил ее и, пробежав название, так же порывисто сунул ее мне обратно. Казалось, он был раздосадован, то это "не его" книга и он не может опять надписать мне ее на память. А может, я ошибся и мне показалось это.

– Скоро, - поведал он вдруг и поманил меня пальцем, чтоб я склонился к нему поближе, - скоро будет все по-другому. Я ведь теперь… - и он сделал рукою пишущий жест в воздухе…