Рэй Брэдбери - Странствия и странности (сборник)

С последними словами старик отправил в рот последнюю горошину, его хозяин-самаритянин просто добро глядел на него изумленными глазами, а по всем концам дома двигались люди, со стуком открывались и закрывались двери, и у дверей этой квартиры скопился народ, и тут муж сказал:

— И вы спрашиваете, почему мы не выдали вас? Да вы слышите, что там творится?

— Похоже, там весь дом.

— Весь. Старик, старый дурень, помните вы… кинотеатры или, еще лучше, кинотеатры для автомобилистов?

Старик улыбнулся:

— А вы?

— Почти. Глядите, слушайте, сегодня, сейчас, уж если хотите быть дураком, если хотите рисковать, то делайте это одним махом. Зачем тратить силы на одного, или двух, или трех, если…

Муж открыл дверь и кивнул стоящим за ней. Молча, по одному и парами вошли жильцы дома. Вошли в эту комнату, как входят в синагогу или церковь, или в того рода церковь, которую называли кино, или в то кино, которое было «для автомобилистов», и день клонился к вечеру, солнце спускалось по небу, и скоро в ранние вечерние часы, в темноте, комната будет тускло освещена единственной лампочкой, и голос старика будет рассказывать, а они — слушать и держаться за руки, и это будет, как в давние времена, с балконами и темнотой или с автомобилями и темнотой, и будут только воспоминания, слова о поп-корне и слова, обозначающие жевательную резинку, и лимонад, и конфеты, но слова, все равно слова…

И пока люди входили и устраивались на полу и старик наблюдал за ними, не веря, что он собрал их здесь, сам того не ведая, муж сказал:

— Ну, разве не лучше так, чем рисковать на улице?

— Да. Странно. Я боюсь боли. Боюсь, что меня ударят или будут за мной гнаться. Но язык мой двигается. Я должен слышать, что он хочет сказать. Это намного лучше.

— Хорошо. — Муж втиснул ему в ладонь красный билетик. — Когда все закончится, где-то через час, вот билет от моего друга из транспортного ведомства. Каждую неделю один поезд пересекает страну. Каждую неделю я получаю билет для какого-нибудь идиота. На этой неделе это вы.

Старик прочитал на сложенной красной бумажке станцию назначения — Чикагская бездна — и спросил:

— А что, она еще существует?

— В это же время, в будущем году озеро Мичиган может прорваться через последний пласт, и на месте ямы, где в свое время был город, образуется новое озеро. По краю кратера еще теплится кое-какая жизнь, и есть ветка, по которой раз в месяц ходит поезд на Запад. Как только уедете отсюда, двигайтесь не переставая, забудьте, что встречались с нами или знали нас. Я дам вам списочек людей вроде нас. Когда пройдет много времени, поищите их, так, среди массы. Но, ради Бога, на улице — ни с кем, целый год, объявите мораторий. Не раскрывайте свой удивительный рот. А здесь… — Муж подал ему желтую карточку. — Мой знакомый зубной врач. Скажите ему, чтобы вставил вам новые зубы и чтобы рот открывался только для еды.

Несколько человек, слышавших это, рассмеялись, и старик тихо рассмеялся, и все уже собрались, десятки людей, и час был поздний, и муж с женой прикрыли дверь, встали подле нее. повернувшись к нему в ожидании особого последнего раза, когда старик мог открыть рот.

Старик встал.

Его слушатели затихли.

В полночь поезд, ржавый и шумный, подошел к неожиданно погрузившейся в снег станции. Под безжалостной белой пылью плохо умытые люди набились в повидавшие виды вагоны и повлекли старика по коридору, пока его не занесло в пустое купе, служившее когда-то уборной. Скоро на полу извивались и ворочались в темноте шестнадцать человек, пытаясь во что бы то ни стало уснуть.

Поезд рванулся в белую пустоту.

Старик, говоря про себя: «Тихо, молчать, нет, не говори ничего, нет, стой спокойно, думай, осторожно, прекрати!» — попытался приткнуться к стенке и почувствовал, как его закачало, затрясло, начало бросать из стороны в сторону. В полуметре от него, так же, как и он, притиснутый к стенке, сидел восьмилетний мальчик, его щеки источали резко выделявшуюся болезненную бледность. Сна ни в одном глазу, блестящими глазами он, казалось, наблюдал — да, наблюдал — за ртом старика. Поезд гудел, ревел, шатался, скрежетал и несся вперед.

В пронзающем ночь громыхании, под затянутой снегом луной прошло полчаса, а рот старика был закупорен, как заколоченный. Прошел час — он был по-прежнему как окостенелый. Еще час — и мускулы на его щеках начали размякать. Мальчик по-прежнему не спал. Мальчик видел. Мальчик ждал. Поезд мчался, как снежная лавина, и за ним в образовавшийся туннель ночной воздух втягивал провалы тишины. Пассажиры, все еще скованные привитым страхом, одуревшие от путешествия, спали, и ни до кого у них не было дела, но мальчик не сводил с него глаз, и старик в конце концов наклонился вперед, самую малость.