Гавриил Бирюлин - Море и звезды

Павел выглянул в иллюминатор.

— А ведь уже давно рассвело, выйдем?

Над островом стояла мирная, спокойная тишина.

С ясного неба светило нежаркое утреннее солнце. Небольшие покорные волны виновато облизывали пологий берег плстжа.

«Устоял! Устоял остров!» — обменявшись взглядами, без слов поняли они друг друга.

— Океан покоряется людям! — .вслух торжественно и серьезно оказала Таня.

Герда проснулась рано. С особой ясностью перед ней, как продолжение сновидения, проносились события последнего времени. Себя и свои действия Герда видела как бы издалека. Ей казалось, что кто-то добрый и справедливый говорил ей, где она права и где ошиблась.

«Что же сейчас представляет собой моя жизнь? — думала Герда. — Я — жена ученого, преданного своей идее и своему делу. Павел сидит там, в Индонезии, над своими зелеными листочками и мучается; через день шлет телеграммы, я отвечаю на каждую пятую или десятую… Он, конечно, добрый, сильный и хороший…»

Но тут Герду словно кто уличил во лжи, она покраснела. Глядя в побелевшее от рассвета окно, она ясно отдала себе отчет в том, зачем приехала сюда, в Подмосковный дом отдыха. Недавно ее московский друг Орлов сказал ей:

— Пока до свидания, Герда, скоро предстоит очередной полет на Луну. Несколько дней должен отдохнуть в санатории. Будет у вас время — приезжайте.

И вот вчера вечером она приехала. У нее выдалось несколько свободных дней, и когда ехала сюда, все думала: она едет, чтобы привести B порядок нервы.

Но внутренний голос говорил ей: зачем лгать?

В девять часов утра все отдыхающие собрались за общим столом. Кроме Орлова и Герды, здесь отдыхал конструктор кибернетических машин Иван Иванович Егоров-старик с живым лукавым лицом. Густые белые волосы на его круглой голове торчали аккуратной щеточкой, карие глаза весело поблескивали. С ним была его жена Алла Александровна-врач-невропатолог, милая пожилая женщина. Дальний край стола занимали пять сильных, здоровых ребят-студентов Московского университета. Все они обладали атлетическими фигурами, громкими голосами и сверхотличным аппетитом. Они успевали одновременно есть и громко разговаривать о каких-то приливных волнах в глубине земли. На них часто укоризненно посматривал Петр Петрович Игнатов-директор счетного центра Москвы — бледный черноголовый человек в очках. Тут же за столом сидели три девушки, учащиеся Московской консерватории.

После завтрака все общество, переодевшись, отправилось на лыжную прогулку. Погода была чудесная, пышный снег искрился миллионами звездочек. Лыжня вилась среди золотистых молодых сосен, с веток которых иногда, тихо шелестя, падали хлопья снега. Разноцветная цепочка лыжников потянулась в глубь леса.

В этот солнечный день в лесу было так хорошо, что не хотелось ехать в санаторий, и лыжники прокатались до 5 часов вечера. Когда день закончился, уже после ужина все собрались в обширной гостиной санатория.

— Тут чудесно, не хватает лишь музыки, — сказал Петр Петрович.

— Это верно, — согласилась Герда, — ничего так не создает настроения, как музыка. Пожалуйста, Нина, сыграйте нам Лунную сонату Бетховена.

— Да я бы с удовольствием, — немножко покраснела Нина, — но ведь я играю более или менее квалифицированно только на электроксилофоне, а здесь рояль.

Виктор Орлов, молча стоявший у камина, неторопливо подошел к инструменту, открыл его и заиграл. Могучие звуки заполнили комнату; в них были надежда, глубокая внутренняя страсть, мужество и мудрость. Когда замерли последние звуки, в комнате стало тихо-тихо, только было слышно, как шелестел снег, падавший на стекла огромных окон гостиной.

Виктор вернулся на свое место.

— Я никогда не думала, Виктор, — юказала Герда, — что вы так чудесно играете. Я не слышала от вас ни одного слова об этом.

— О, это старая история, — спокойно оказал Виктор, — я рос и учился в музыкальном пансионате Юности-учебном заведении, всегда полном молодыми голосами и звуками музыки, стоявшем вот в таком же лесу. Это был целый маленький Музыкальный мир.

К 15 годам уже был неплохим музыкантом. И вот случилось, что всю нашу школу пригласили на новогодний бал в Москву. Уедали решительно все. Малыши, разумеется, еще раньше разъехались, а я остался потому, что мне нездоровилось. Мне было грустно. Юности нужно общество, счастье, праздник. И в этот день его действительно все имели, кроме меня. Около двенадцати часов ночи я оказался в большом двухсветном концертном зале нашей школы. В большие окна ярко светила луна, и в зале был тот особенный жемчужный полусвет, который может создавать одна только луна. На стенках темнели портреты великих композиторов прошлого, и те из них, на которые падали лучи луны, казались живыми.