Гарри Гаррисон - Плененная Вселенная

Чимал бежал, объятый ужасом. Луна все еще оставалась скрытой утесами, что высились в восточной стороне долины, но свет ее уже посеребрил их края. А как только она поднимется над утесами, ее можно будет разглядеть так же легко, как священную пирамиду среди маиса. Почему он не подумал об этом? Почему пошел на такой риск? Дыхание разрывало ему грудь. Задыхаясь, он продолжал бежать, и сердце его билось громко и гулко, как огромный барабан. Даже воспоминание о Квиах и ее руках, обвившихся вокруг его шеи, не могло прогнать дикого страха. Зачем он это сделал?

Если бы только он успел добраться до реки. Вот ведь она, совсем рядом. Его старые сандалии зашаркали по сухой земле. Он устремился к воде и безопасности.

Далекое свистящее шипение прорезало тишину ночи. Ноги Чимала подкосились от ужаса, и он оказался на земле. Коатлики, существо со змеиными головами! Он погиб! Погиб!

Он лежал, бессознательно цепляясь пальцами за стебли маиса, и пытался привести в порядок мысли и вспомнить слова предсмертной песни, ибо пришло время его смерти. Он нарушил закон и должен умереть — человек не может уйти от богов. Теперь шипение сделалось более громким, и звук его вонзался в голову, подобно ножу. Он не мог заставить себя собраться с мыслями. Но он должен это сделать. Он вынудил себя пробормотать первые слова песни, и тут над гребнями утесов поднялась луна, наполняя долину сиянием и снимая с нее тень. Чимал обернулся и посмотрел назад, туда, откуда пришел, — так н есть, его следы цепочкой вились среди маиса Квиах. Его найдут!

Он виновен, и выхода нет. Табу нарушено, и ужасная Коатлики приближается к нему. Вина лежит на нем одном: он силой заставил Квиах любить его, да, это так. Разве она не противилась? Можно просить богов о милосердии, так было записано, и если они не найдут никаких улик, то возьмут его в жертву, а Квиах может остаться жить. Ноги его были ватными от ужаса, но все же он заставил себя встать, повернулся и побежал назад, к деревне Квилап, которую недавно покинул, оставив за собой цепь следов.

Ужас гнал его вперед, хотя он знал, что попытка убежать бесполезна. Каждый раз, когда шипение прорезало воздух, оно было все более громким. И вот внезапно большая тень накрыла его собственную, бегущую перед ним, и он упал. Страх парализовал его, и ему пришлось бороться с собственными мускулами, прежде чем он смог повернуть голову и посмотреть на то, что его преследовало.

— Коатлики! — крикнул он, и это одно — единственное слово, унесло за собой весь запас воздуха из его легких.

Вот она. Вдвое выше любого мужчины. Обе ее змеиные головы наклонены к нему. Глаза пылают красным светом ада. Раздвоенный язык ходит туда-сюда. Она двинулась к нему, и лунный свет упал на ее ожерелье, сделанное из человеческих рук и сердец, на ее юбку из извивающихся змей. Когда двойной рот Коатлики испускал свист, ее живое одеяние начинало шевелиться и вторить ей. Чимал лежал неподвижно. Теперь он уже был неспособен испытывать страх. Он был готов к смерти, убежать от которой было невозможно, и лежал, распростершись, словно на алтаре.

Богиня наклонилась над ним, и он разглядел, что она точно такая, какой рисовали ее изображения на камне, вселяющая ужас и лишенная чего бы то ни было человеческого, с когтями вместо рук. То были не тоненькие крючки, как у скорпиона или рака, а длинные плоские когти, длиной с его предплечье, и они жадно раскрылись, приближаясь к нему. Они сомкнулись на его запястьях. Вырвали правую руку, потом левую. Еще две руки ожерелья.

— Я нарушил закон, оставил ночью свою деревню, пересек реку. Я умираю, — его голос был не громче шепота, но немного окреп, когда в тени застывшей и ожидающей богини он начал предсмертную песню:

Когда он кончил, Коатлики наклонилась ниже и вырвала его бьющееся сердце.

Подле нее в маленьком глиняном горшке, заботливо установленном в тени дома, чтобы не завял, стоял побег квиах ксохкилта, дождевого цветка, в честь которого назвали ее.