Хуберт Хорстман - Загадка серебряной луны

— Шестьсот метров под поверхностью спутника, сто десять градусов ниже нуля, — сказал Веккер, взглянув на индикаторы. — Осторожно спускайтесь.

Световые пучки блуждали по блестящим выступам, проникали в пустоты, разгоняли призрачные тени; глубоко внизу они натыкались на завесу тумана, которые вспыхивали под их действием.

— Восемьсот метров, минус девяносто градусов, — пробормотал геолог.

Анне обеспокоилась. Не было ли это мероприятие крайне рискованным? Ничтожный дефект в моторе или в пропеллере…

— Минус шестьдесят градусов.

Веккер приподнялся. Он был взволнован. Его взгляд пристально следовал за лучом прожектора.

— Глубже! Почему Вы медлите?

— Мы должны вернуться!

— Ба. — Пренебрежительный жест.

— Никаких новых приключений! — резко сказала Анне.

— Но вертолет же имеет недюжинную защиту. — В голосе Веккера прозвучало немного злости. — Тысяча метров, минус тридцать градусов.

Отвесные стены окрасились в желто-серый цвет и отступили. Там наверху, где они казалось бы касались неба, они должны были существенно расходиться на километры.

На глубине полторы тысячи метров температура поднялась до минус десяти градусов и быстро приближалась к точке замерзания. Затем стрелка зарегистрировала первые градусы тепла. Вскоре после этого ущелье наполнилось выпаром, вдруг вспыхнула нагретая до красного каления полоса.

— Лава! Я знал! — Веккер повернул телеобъектив.

Фантастический вид. Втиснутая в базальт, кипящая каша растягивалась и вытягивалась словно пойманный червь. Он набрасывал пузыри, которые лопались с чмокающими звуками, громоздил друг на друга дымящиеся шлаки и лизал каменные стены огненными языками. Время от времени он изгибался в перисталических движениях, которые, исходя из центра, затихали маленькими волнами. Брызги лавы гудели словно раскаленные стрелы по ущелью. Некоторые попадали в непосредственную близость вертолета.

Веккер снимал, словно боялся, что место прорыва может в любой момент сложиться, луна могла проглотить их и не оставить ничего, кроме черного базальта. Анне пришлось трижды пролететь пылающее каменное ложе; затем он бросил камеру на заднее сиденье и вытер пот со лба.

— Достаточно. Возвращаемся.

Когда они покинули ущелье, Веккер принял управление вертолетом, удобно откинулся в кресле пилота, и направил вертолет по вытянутой параболе. Очевидно он намеревался подумать о своих геологических наблюдениях на обратном пути к «Пацифике», потому что он улыбнулся Анне, словно хотел найти в ней понимание, и хранил молчание.

Этим Анне довольствоваться не могла. Теперь действительно было самое время, чтобы приступить к своей поучительной беседе. Она заметила, что Веккер влетая в ущелье говорил о великолепном открытии и о том, что Вестинг должен будет рвать на себе волосы.

— Вы хотели мне что-то объяснить, — сказала она.

— Что, извините?

Веккер окинул ее отсутствующим взглядом. Но когда он вспомнил о своем изречении, он ухмыльнулся.

— Действительно, так и будет.

— И почему же?

— Потому что его основополагающее предположение о структуре нашего спутника так же пригодно, как счетчик Гейгера для измерения температуры.

Анне не была намерена принимать такой тон.

— Хотела бы, чтобы Ваши объяснения были бы немного повыразительнее и вместе с этим содержательными.

— Речь идет буквально о следующем. — Веккер включил автопилот и сложил руки под сжатыми вместе коленями. — Средняя плотность Титана составляет с двумя целыми одной сотой грамма на сантиметр кубический более чем половину средней плотности Земли. Теперь, как известно, разные по массе элементы и соединения небесного тела распределены по объему тела неравномерно; основная масса очень тяжелых веществ сконцентрирована скорее в сердцевине, которая окружена шубой из более легких веществ.

Средняя плотность Титана даже меньше средней плотности земной коры. Это значит, если наш спутник Сатурна обнаруживает такую же структуру, как и Земля, тогда его кора должна состоять из значительно менее плотных соединений, чем земная.

И на этом Вестинг настаивал. Он предположил, что Титан был погребен под громадным слоем льда, который лишь в исключительных случаях пробивался парой скудных горных вершин. Ни высокогорной панорамы, ни крутых обрывистых склонов, ущелий, долин — вся поверхность ровная, гладкая, холодная. Унылое одиночество, насколько хватает взгляда. Отвратительная мысль, не правда ли?