Рафаэль Лафферти: Лягушка на горе

— Ты и вправду веришь, что те же самые животные возвращаются к жизни? — спросил Гарамаск.

— Рогха не верят в это, Папа Гарамаск, а мы, оганта, верим. Хотя может быть, что, когда какой-нибудь риксино становится крупнее и сильнее остальных, он поднимается к вершине горы и занимает старое логово Большого Риксино в знак того, что теперь король — он. Мне приходилось охотиться на всяких риксино, но никогда на Большого Риксино, и теперь мне страшно. Можешь не сомневаться, он окажется очень крупным и свирепым.

— Я вижу его, — прошептал Гарамаск, когда они поднялись немного выше. — Он огромный. Я атакую, пока он не напал первым.

— Это не Большой Риксино, — возразил Чаво, — и никто другой не вступит в схватку, пока король на горе. К тому же, если ты заметил, его зловоние недостаточно сильное.

— Для меня достаточно сильное, — прохрипел Гарамаск воспаленным горлом. — Я атакую.

И он бросился на зверя. Тот заревел и встал на дыбы, ростом в полтора раза выше человека. Разинув огромную пасть, он молотил огромными лапами по воздуху. Гарамаск пригнулся и нанес рубящие удары шпорами и наколенными кинжалами по задним лапам зверя, одновременно пропарывая брюхо шипом, закрепленным на голове, и вонзая когти в поясницу. Зверь опрокинулся на спину, перевернулся, вскочил и с воем помчался прочь. Гарамаск поковылял было за ним — без единого шанса догнать, если только зверь не замедлит бег.

— Не преследуй его, Папа Гарамаск, — крикнул Чаво. — Это не Большой Риксино. Всего-навсего медвежонок, он и улепетывает как медвежонок. Не трать время на преследование неопытного детеныша.

— Такое впечатление, что я несколько дней лез в гору в одиночку, — сказал Гарамаск, задыхаясь. Он чувствовал усталость и раздражение из-за дурацкого положения, в котором оказался. Реальное зловоние, королевский смрад, по-прежнему исходило сверху. А он всего лишь поранил скулящего детеныша.

Гарамаск карабкался дальше, больше не отвлекаясь по сторонам. Потом смрад сгустился и перебил все остальные запахи. Риксино поджидал их совсем рядом.

— Мы почти на вершине, — сказал Гарамаск. — Вряд ли его берлога выше. Вон у того гребня свернем налево и будем ползти вдоль него, пока не окажемся над его логовом. Вверху голая скала. Берлога должна быть где-то в зарослях у подножия.

Они ползли по опасному осыпающемуся выступу, испытывая неудобство из-за притороченных шпор и наколенных кинжалов. Гарамаск, двигавшийся впереди, ощутил присутствие очень крупного животного. Он различал его тяжелое дыхание и клацанье зубов и почти задыхался от его смрада. Слышал, как оно скребет огромными клыками по скале; даже мог расслышать толчки крови в его сосудах. Но первое, что он увидел парализующе близко, были внутренности зверя.

Гарамаск зачарованно глядел прямо в раскрытую пасть метрового размаха в двух метрах под собой. Он неосмотрительно сильно перегнулся через край — и в одно мгновение лишился половины носа: распластавшийся по скале зверь тянулся передними лапами вверх, и один из его взмахов достиг лица охотника.

У Гарамаска тоже были когти. Взбешенный, он полоснул ими по лапам Риксино, когда большой медведь протянул их вверх. Используя свое окровавленное лицо как приманку, Гарамаск наносил удары когтями каждый раз, когда медведь вытягивался вверх к нему. Зверь показался ему медлительным и глупым. В какой-то момент Риксино захлопнул зияющую пасть, опустился на землю и стал зализывать окровавленные лапы. Гарамаск перекинул ноги через край и, полусвесившись, с размаху ударил по морде животного шпорой-кинжалом. Он наполовину ослепил медведя, распоров ему глаз или повредив его до такой степени, что из-за текущей крови зверь ничего им не видел. Гарамаск успел забраться на выступ прежде, чем Риксино смог нанести ответный удар.

Риксино опустился на четыре лапы, подобрался и прыгнул вверх на выступ. Ухватившись огромными передними лапами за край скалы, медведь повис. Гарамаск полоснул по мясистым лапам шпорами-кинжалами, а потом со всей силы по морде зверя — и еще раз, и еще, и еще, не останавливаясь, пока тот висел. Лапы соскользнули, и животное съехало вниз по скале. И все же оно было такое огромное, в нем было так много крови и мышц, что царапины, нанесенные человеком, не могли серьезно повредить зверю.

— Медведь, ты глупый увалень, точнее, большой глупый увалень, — заговорил Гарамаск. — Что-что? У тебя есть в резерве что-то еще? Еще больше выделений для усиления смрада? Что ты сделаешь, медведь?