Джордж Кинг - Сердце полуночи

Люкас изумленно взирал на эту метаморфозу.

- Он не должен был превращаться в человека! - едва слышно прошептал он. Он же был вульвером! Все человеческое в нем было только маской!

Юлианна медленно подошла к Казимиру.

- Вы так думали и ошиблись, мастер Люкас, - печально сказала она, опускаясь на колени. - Некоторые из тех, кто рождаются людьми, сами превращают себя в зверей. Может быть, и те, что рождены зверьми, со временем становятся людьми...

Она с любовью провела рукой по гладкой щеке Казимира. Подбородок ее задрожал, и она отвернулась от трупа, запрокинув голову лицом к небу и к вершинам неподвижных деревьев. Глаза Юлианны заволокло слезами, а из груди вырвалось глухое, безутешное рыдание. Взяв Казимира за израненную руку, она заплакала навзрыд.

Когда рыдания ее стихли, Юлианна наклонилась над Казимиром и поцеловала его.

- Твои губы еще теплы, - сказала она печально. - Прощай, Казимир, мой возлюбленный. Если в этом мире есть боги, то пусть они судят тебя, глядя моими глазами.

Судорожно всхлипнув, она выпрямилась и долго стояла, глядя куда-то вдаль, словно видела за лесом что-то такое чего, никто другой не мог рассмотреть. Наконец она отряхнула платье и подошла к Геркону Люкасу.

- Мадам Дачия, - обратилась она к стоявшей тут же цыганке. - Могу я купить у вас немного полотна?

- Для чего? - цыганка испытующе уставилась на нее.

- На бинты, - ответила Юлианна, опускаясь на колени рядом с бардом.

- На бинты? Для него? - цыганка фыркнула. - Лучше прикончить его, да и дело с концом.

- Мне нужны бинты, - твердо повторила Юлианна несмотря на усталость.

- Хорошо, у меня есть одна простыня. Для тебя - всего четыре золотых, Дачия направилась к фургону.

- Вот и хорошо, - Юлианна поправила волосы дрожащей рукой.

- Ты будешь перевязывать меня? - переспросил Люкас со злобной и горькой улыбкой.

- Да, - немного раздраженно ответила Юлианна.

- А что если я солгал тебе? Что если я тоже - чудовище? - спросил он пожирая ее глазами.

- Если бы я узнала, что это так, я убила бы тебя тем же ножом, которым убила Казимира. Но сейчас передо мной только человек, раненый человек. Хороший он или плохой, раненый человек нуждается в заботе.

- А что, если я сейчас признаюсь тебе, что я - чудовище?

- Не надо, - просто ответила Юлианна.

Подошла мадам Дачия с простыней. Она была порвана и связана в узел так, словно цыганка сняла ее со своей постели. Улыбаясь, она протянула узелок Юлианне.

- Я подумала, что не стоит тратить на него чистую простыню, - сказала она неуверенно.

- Это подойдет, - негромко ответила Юлианна.

Развернув простыню, она стала отрывать от нее узкие полоски ткани.

- Еще одно, мадам Дачия... Я хочу отвезти тело моего любимого человека в Гундарак для захоронения. Сколько вы возьмете с меня?

Цыганка положила ей на плечо свою смуглую руку:

- Нисколько. Деньги тебе понадобятся на обряд и на камень.

Ее лицо вдруг потемнело, и она добавила:

- Но никакие золотые горы не заставят меня везти в Гундарак вот этого негодяя... ни живого, ни мертвого.

- Что? - запротестовал Люкас. - Сначала меня перевязывают, а потом бросают на верную смерть?

Бинтуя его шею, Юлианна сказала:

- Мы оставим здесь вашу лошадь, хотя у нее и не достает одной подковы... она невольно улыбнулась. - Скоро рассветет. Если вы действительно человек, как вы утверждаете, может быть, боги сохранят вам жизнь.

- Оставить его в живых - значит вынести ему суровый приговор! - мадам Дачия хрипло рассмеялась. - Ладно, я закончу. Иди, позаботься о своем... Казимире.

Услышав любимое имя, Юлианна оцепенела, и полоска бинта выпала из ее руки. Мадам Дачия присела перед Люкасом, заслонив его от глаз девушки. Юлианна села на пятки и, собрав все свое мужество, повернулась к Казимиру.

Он лежал под одеялом совершенно неподвижно, свернувшись калачиком, будто спал. Лицо его белело в темноте в траурном обрамлении черных волос.

Никогда больше волк не проснется в его теле.

Никогда больше он не помчится по лесу при свете полной луны.

Никогда больше не запоет Раненое Сердце о своей любви.

- Да, я должна позаботиться о нем...

ЭПИЛОГ

Солнечный свет лился в окно сквозь рябое стекло и теплым пятном ложился на Одеяла, которыми был укрыт Торис.

Но он все равно дрожал.

Он был холоден, словно мертвец в могиле Холоден, как сама смерть.

Шины и лубки давно сняли, и его ноги, хотя и стали не такими прямыми, как были, все же годились для небыстрой ходьбы.

Другое дело - его душа.