Стивен Кинг - Тёмная башня - 2 (Дверь между мирами)

Он достал свою сумку. Достал куртку. Дверь к трапу была открыта, и пассажиры уже шли по проходу. Дверь пилотской кабины была распахнута, и там стоял капитан... и тоже улыбался, но тоже смотрел на пассажиров в салоне первого класса, которые еще собирали вещи, взглядом нашел его нет, прицелился в него взглядом - а потом снова отвел глаза, кивнул кому-то, взъерошил какому-то мальчугану волосы.

Эдди стало холодно. Не из-за ломки. Просто холодно. И этот голос у него в голове был тут ни при чем. Холодно - иногда это бывает даже кстати. Вот только надо следить, чтобы от этого холода не превратиться в ледышку.

Эдди пошел вперед, дошел до места, где, чтобы попасть к трапу, надо было свернуть налево - и вдруг зажал рот рукой.

- Мне нехорошо, - пробормотал он. - Извините. - Он прикрыл дверь кабины, которая слегка загораживала дверь в передний отсек первого класса, и открыл дверь туалета справа.

- Боюсь, что вам придется выйти из самолета, - резко сказал пилот, когда Эдди открывал дверь туалета. - Уже...

- По-моему, меня сейчас вырвет, и я не хочу, чтобы все попало вам на ботинки, - сказал Эдди. - Да и на мои.

Через секунду он уже был в туалете, за запертой дверью. Капитан что-то говорил. Эдди не мог разобрать, что именно, он не хотел разбирать. Главное, что тот говорил спокойно, а не орал. Эдди был прав, никто не станет орать, когда около двухсот пятидесяти пассажиров еще ждут своей очереди, чтобы выйти из самолета через единственную переднюю дверь. Он в туалете, временно - в безопасности, но какой ему от этого толк?

"Если ты здесь, - подумал он, - так давай делай что-нибудь, да побыстрее, кто бы ты ни был".

В течение одной страшной секунды ничего не происходило. Это была короткая секунда, но в сознании Эдди Дийна она растянулась, казалось, почти до вечности, как "Турецкие Тянучки Бономо", которые Генри иногда покупал ему в детстве; если он вел себя плохо, Генри лупил его, как сидорову козу, а если хорошо, то Генри покупал ему "Турецкие Тянучки". Таким образом Генри во время летних каникул справлялся со своей возросшей ответственностью.

"О, Господи Иисусе, я это все себе вообразил, о, Боже, как я мог быть таким сума..."

Приготовься, - сказал угрюмый голос. - Мне одному не справиться. Я могу ВЫДВИНУТЬСЯ ВПЕРЕД, но не могу заставить тебя ПРОЙТИ НА ТУ СТОРОНУ. Ты должен сделать это вместе со мной. Повернись.

Вдруг Эдди стал видеть двумя парами глаз, ощущать двумя комплектами нервов (но не все нервы этого другого были на месте; у другого не хватало каких-то частей тела, он потерял их недавно, ему было больно до крика), чувствовать десятью чувствами, думать двумя мозгами, гнать кровь двумя сердцами.

Он повернулся. В боковой стенке туалета была дыра, дыра, похожая на дверной проем. Через нее Эдди увидел морской берег с крупным серым песком и разбивающиеся на нем волны цвета старых физкультурных носков.

Ему был слышен шум этих волн.

Его нос чуял запах соли, запах, горький, как слезы.

Проходи.

Кто-то колотил в дверь туалета, говорил, чтобы он вышел, чтобы он немедленно покинул самолет.

Проходи же, чтоб тебя!

Эдди со стоном шагнул в дверной проем... споткнулся... и упал в другой мир.

Он медленно поднялся на ноги и заметил, что порезал ладонь краем ракушки. Он тупо смотрел на кровь, заливающую линию жизни, потом увидел, что справа от него медленно встает с песка какой-то человек.

Эдди попятился; чувство потери ориентировки и сонной растерянности внезапно вытеснил острый ужас: этот человек был мертв, но не знал этого. Лицо у него было изможденное, кожа лица обтягивала кости, как полоски материи, обернутые вокруг острых металлических углов так туго, что, казалось, еще чуть-чуть - и они разорвутся. Он был иссиня-бледен, за исключением пятен лихорадочного румянца высоко на скулах, красных пятен на шее, под углами челюсти с обеих сторон, и одного круглого пятна между глазами, словно нарисованного ребенком, пытавшимся изобразить индусский знак касты.

Но глаза у него были живые - голубые, с твердым взглядом, не безумные, полные грозной и упрямой жизненной силы. На человеке была темная одежда из какой-то домотканой материи - черная, выгоревшая почти до серого цвета рубашка с закатанными рукавами, синие штаны, похожие на джинсы. Он был накрест опоясан патронными лентами, но почти все гнезда были пусты. В кобурах лежали револьверы, вроде бы сорок пятого калибра - но невероятно старинные. Гладкое дерево их рукояток, казалось, светилось собственным внутренним светом.