Фрэнк Герберт - Мессия Дюны

Гхола услышал эти слова как бы в сверкающей короне. Они жгли ему грудь, позвоночник, глазницы его металлических глаз. Он чувствовал, как его правая рука дернулась к рукоятке ножа. Собственное его мышление стало странным, разъединенным. Он был куклой из сверкающей короны, которую дергали за нити. Он двигался по чужой команде, по чужому желанию. Нити дергали его руки, ноги, челюсти. Ужасный скрежещущий звук вырвался из его горла:

— Хррак! Хррак! Хррак!

Нож поднялся для удара. И в этот момент он обрел собственный голос и прокричал:

— Беги! Молодой хозяин, беги!

— Мы не побежим, — ответил Пол. — Мы двинемся с достоинством. И сделаем то, что должны сделать.

Мышцы гхолы напряглись. Он весь задрожал, раскачиваясь.

«…что должны сделать!» Слова перекатывались в его сознании. «…что должны сделать!» Так сказал бы старый Герцог, дед Пола. В молодом хозяине есть что-то от старика. "…что должны сделать!?

Слова в сознании гхолы начали выстраиваться в определенном порядке. Ощущение двух жизней одновременно прошло через него: Хейт-Айдахо, Хейт-Айдахо… Старые воспоминания наполнили мозг. Он отмечал их, приспосабливал к новому пониманию, создавая новое сознание. Молодой хозяин нуждался в Нем. Свершилось! Он осознал себя Данканом Айдахо, который всегда скрывался в Хейте и неожиданно вышел наружу под действием какого-то огненного катализатора. Он отбросил принуждение тлейлаксу.

— Держись ближе ко мне, Данкан, — сказал Пол. — Ты мне понадобишься. — И, так как Данкан стоял, оцепенев, Пол познавал: — Данкан!

— Да, я Данкан.

— Конечно! Это момент твоего возвращения. Сейчас мы пойдем внутрь. Айдахо пошел за Полом. Как в старые времена, и все же не совсем так.

Теперь, освободившись от тлейлаксу, он мог оценить, что ему дали. Навыки Дзэнсунни помогли езду преодолеть шок от событий. А сознание ментата составило противовес эмоциям. Он отбросил все страхи, поднялся над ними. Все его существо изумленно повторяло: я был мертв, а теперь я жив. — Сир, — сказал федайкин Тандис, когда они подошли к нему, — женщина по имени Лачма говорит, что должна увидеться с вами. Я велел ей ждать.

— Спасибо, — ответил Пол. — Что роды?

— Я разговаривал с врачом, — сказал Тандис, идя в ногу с Полом. — Он сказал, что у вас двойня, оба ребенка живые и здоровые.

— Два ребенка? — Пол споткнулся и ухватился за рукав Айдахо.

— Девочка и мальчик Я их видел. Нормальные дети Свободных.

— Как… она умерла? — прошептал Пол.

— Милорд? — Тандис наклонился ближе.

— Чани…

— Роды, милорд. Говорят, ее тело было истощено скоростью роста детей. Я не понимаю, но так сказали.

— Отведите меня к ней, — прошептал Пол.

— Мы туда и идем, милорд, — Тандис снова наклонился к Полу.

— Почему ваш гхола держит нож обнаженным?

— Данкан, убери нож, — сказал Пол. — Время насилия миновало.

Два ребенка! Видение показывало лишь одного. Однако же все идет как в видении. Кто-то рядом с ним испытывает гнев и горе.

Два ребенка!

Он опять спотыкался. «Чани, Чани… — думал он. — Другого пути не было. Чани, любимая, поверь, что эта смерть быстрее… и легче. Твоих детей взяли бы заложниками, а тебя бросили бы в клетку, в подземелье, возложили бы на тебя вину за мою смерть. А так… так мы уничтожим их и спасем наших детей».

Детей?

Он снова споткнулся.

«Я допустил это, — думал он. — Я должен чувствовать вину».

Звуки смятения заполнили пещеру перед ним. Они становились громче. Он помнил, как они становятся громче. Да, таков рисунок, неизменный рисунок, хотя детей двое.

«Чани мертва», — сказал он себе.

В какое-то мгновение прошлого, которое он разделял с остальными, на него обрушилось будущее. Оно гналось за ним, толкало его в пропасть, стены которой сдвигались все быстрее и теснее. Он чувствовал, как они смыкаются вокруг него. Все как в видении.

«Чани мертва. Я должен предаться горю».

Но в видении было не так.

— Вызвали Алию? — спросил он.

— Она с друзьями Чани, — ответил Тандис.

Пол чувствовал, как расступается толпа, давая ему дорогу. Молчание двигалось перед ним, как волна. Шумное смятение начало стихать. Чувство переполненных эмоций захлестнуло съетч. Он хотел убрать этих людей из своего видения и обнаружил, что это невозможно. Каждое лицо, оборачивающееся ему вслед, несло на себе особый отпечаток. Они были безжалостны в своем любопытстве, эти люди. Они испытывали горе, да, но он понимал их грубость. Они следили, как говорящий становится немым, как мудрец превращается в глупца. Разве клоун не апеллирует всегда к жестокости людей?