Но не вид скелета ужаснул нас: профессия приучила нас к виду человеческих костей (да мы и надеялись найти в этой пещере кости, и, может быть, старинные предметы), а то, что мое изображение выходило изправой части обрушенной грудной клетки, которая была когда-то живой грудью - как призрак, поднимавшийся из ноздреватых пожелтевших костей.
- Нет, - возмутился Гурген. - Это невозможно! Этого не может быть ...
Как и мне, в силу невольной ассоциации идей, ему показалось, что это мой скелет лежит там, распятый на камне. Он на секунду закрыл глаза и снова широко открыл их, но ни я, ни призрак не исчезли. Как в бреду, мы приблизились к скелету и, среди костей правой руки, обнаружили нож из дымчатого обсидиана. Я стоял возле своего огромного изображения и, наклонившись, пронзил его головой. Я не заметил этого, но Гурген крикнул: Мегер! -и я, распрямляясь, снова прошел сквозь свое бесплотное изображение.
Оно осталось целым, словно состояло из какого-то нетленного вещества, над которым у нас не было власти.
Я еще несколько раз прошел сквозь него, и каждый раз изображение складывалось снова, будто я был камешком, неспособным поколебать поверхность глубокой реки. И все же изображение не имело глубины.
Обсидиановый нож выдавал возраст скелета. Я знал, что до недавних пор пещера была закрыта и вспомнил гладкую, как срез, поверхность обвалившегося камня и рамы вокруг входа в пещеру. Откуда там могло взяться мое изображение, выходящее из древнего скелета?
- Пещера здесь кончается, - неверным голосом проговорил Гурген, осветив фонарем молчаливые стены.
- Не трогай больше ничего, вернемся в институт...
Я бросил последний взгляд на изображение, в течение многих тысячелетий ожидавшее меня в углублении горы. Мне показалось странным, что вместо ожидаемых мною циклопов я нашел здесь самого себя. Было ли это предзнаменованием? Казалось, я присутствовал при откапывании моего собственного тела ... Я радовался, что ухожу от гигантского изображения и огорчался при мысли, что снова бросаю его в бездне. Я навсегда оставлял здесь самого себя, во тьме и холоде.
Крылья чуда больше не несли меня вперед. Я передвигался с трудом, мучимый неуверенностью и беспокойством. Как в трансе, мы с Гургеном взяли сосуд из светящегося металла, стараясь не задеть его крышки, как в трансе, вышли из пещеры и зажмурились от ярких лучей. Дикое ущелье показалось мне наивным, как трогательная, старательно исполненная иллюстрация.
Не знаю, как я довел машину до Еревана.
Мегер прервал свой рассказ, и его ресницы дрогнули от нахлынувших воспоминаний. Словно прислушиваясь к отзвукам суровой мелодии, он хранил на своем смуглом лице выражение боли. Губы были полураскрыты. Никто из нас не торопил его, хотя у всех было ощущение, что мы сами побывали с ним в пещере, и мы с нетерпением ждали, когда же рассеются чары, заставившие нас застыть вокруг стола. В высокие окна виднелась обезглавленная пирамида снегов Арарата, блестевшая, как облако, навсегда подвешенное в голубом небе; сам каменный колосс не был виден, даль и туман растопили его в голубой бесконечности, и лишь вечное облако странной формы указывало на то место, где, как говорит легенда, остановился некогда Ноев ковчег. И, оглядев по очереди своих коллег, собравшихся вокруг стола, я подумал о том, что в иные времена слова Мегера прозвучали бы, как легенда, или что легенда присвоила бы их, отсеяв одни и забыв другие. История Мегера как бы продолжала рассказ о людях, собиравшихся послушать Синдбада Морехода, возвращавшегося из своих фантастических путешествий, в надежде утолить вечный голод, который не могли насытить ни хлеб ни вино, голод, вырезавший идолов из стволов дерева, воздвигавший башни для изучения неба и двигавший в море корабли. Единственным различием между нами и слушателями Синдбада было то, что они довольствовались чудом, в то время как мы стремились его объяснить.
- Извините, - сказал, наконец, Мегер. Он выпил стакан золотистого вина, смущенно улыбнулся, словно еще раз прося нас извинить его за длинный перерыв, и продолжал свою историю, придавая словам особое звучание и пополняя с помощью мимики ускользающий смысл: - Мы принесли сосуд в институт, и все собрались вокруг нас. Наверное, мы вели себя довольно странно: мы не слышали, что нам говорили, и наши взгляды блуждали, то и дело, помимо нашей воли, устремляясь к сосуду и встречаясь здесь, словно по чьему-то знаку. Необычная форма сосуда, разумеется, вызвала удивление, и немало рук потянулись к нему, ощупывая его контуры. Полный какого-то неопределенного предчувствия, я ждал. Я не собираюсь утверждать, что знал, что за этим последует, но беспокойство, с которым я следил за движением рук, гладивших выступы и закругления сосуда, все росло, и я кусал губы, стараясь сдержать волнение, которое, может быть, увеличивалось и при мысли о том, что все мое беспокойство может оказаться напрасным. Я не знаю, кто тронул подвижную крышку сосуда, но вдруг почувствовал волну уже знакомого мне аромата и увидел, как на лицах всех присутствующих отпечатлелось удивление. Потом повернулся к белой стене и начал рисовать.
Читать дальше