Журнал «Если» - «Если», 2011 № 03

«Дурни…» — роман-постижение. Со свойственной аграриям неторопливостью бывшие крестьяне вникают в суть происходящих в большом мире событий и выносят собственное суждение. Наблюдая за эволюциями, которые проходят погонщики тачек, невольно начинаешь проводить параллели с нашим сегодня. Известная косность, присутствующая в народе, все так же легко используется сильными мира сего, а медленно зреющее недовольство выливается в бессмысленные и беспощадные бунты и погромы. Выработать свою точку зрения, отличную от навязанной сверху, — это очень непростое дело. Особенно сейчас, когда средства массовой информации, агитационные и рекламные памфлеты легко делают из умнейшего человека вавилонского дурня.

Николай КАЛИНИЧЕНКО

Во времена «жестоких чудес» разрывы и сломы былых человеческих отношений нарушают общую связность мира и открывают дорогу сверхъестественному… Роман «Остромов», продолжающий (или завершающий) «питерский» цикл, начатый «Оправданием» и «Орфографией», уже вызвал множество откликов — от восторженных до раздраженных. Раздражает в романе то, что рецензенты обычно называют «избыточностью»: здесь слишком много всего. Разговоров о судьбах мира и России, идей, действующих лиц, литературных аллюзий, словесной игры.

Что правда, то правда. «Остромов» и задуман как «большой русский роман», заведомо предполагающий избыточность. К тому же это исключительно живой текст. Читать его легко уже потому, что автору было легко его писать (это чувствуется).

Обширный «Остромов» описывает оккультные объединения околевающего общества и посвящен возникновению и разгрому ленинградского (уже ленинградского!) масонского кружка, организатор которого — веселый и циничный жулик Остромов (одновременно добровольный осведомитель Лубянки) — намерен всего-навсего немножко отъесться после голодных революционных лет, подкопить денег и удрать за границу. Удрать, однако, не удается: кружок, где собираются несчастные и нелепые люди, выброшенные из привычной жизни и хватающиеся за мистику как за последнюю соломинку, становится разменной монетой в сфере высших правительственных интересов и интриг. Участников арестовывают, потом выпускают, но жизнь их после этого уже никогда не будет прежней. Однако один из учеников Остромова — наивный и трогательный Даня — верит своему наставнику столь истово, что и впрямь превращается в визионера.

Тема неправды, которая в силу обстоятельств становится правдой, есть известный литературный мотив (вспомним хотя бы «Двойную звезду» Хайнлайна). и недаром современные фантасты раз за разом живописуют один из самых страшных и значимых историко-географических локусов XX века — предреволюционный и революционный Петербург (например, «Хрустальный мир» Пелевина). Обращение к «бездне мрачной на краю» тоже имеет свою почтенную традицию. Фантастика, собственно, и занимается такими граничными ситуациями. Дело даже не в том, что гибель старого и возникновение страшного нового дает писателю неисчерпаемый источник тем и сюжетов. Просто человеческое превращается сначала в сверхчеловеческое, затем в нечеловеческое, а потом и бесчеловеческое.

В коллективном бессознательном кровопролитие неизбежно сопряжено с прорывом в нижний мир. Гекатомбы 1920-х, выбросив каждого отдельного человека из привычного окружения и оставив его один на один с равнодушным и непонятным мироустройством, в массовом порядке порождали визионеров и пророков.

Даня Галицкий (легко угадывается его прототип — Даниил Андреев, автор «Розы мира») и стал таким пророком. И что за дело, если толчком к его преображению было лжеучение (в сущности, набор красивых и загадочных фраз и бессмысленных упражнений «в медитации») веселого жулика Остромова.

Но в быковском сюжете один обман вложен в другой, как матрешки, с той только разницей, что внутри не самая маленькая и неделимая деревянная фигурка, а пустота: визионерская, выстраданная «Роза мира» (у быковского героя она называется иначе) оказывается такой же обманкой, ложно-красивой завесой, скрывающей страшную машинерию, где человеческому места нет. Выбор героя в пользу «слезинки замученного ребенка» — единственное человеческое, что у него осталось, — закрывает ему дорогу в высшие сферы…