Журнал «Если» - «Если», 2008 № 08

Думаю, именно эта обстановка «равновеликости» с признанными мастерами и позволила многим участникам семинара вырасти в серьезных писателей. Московский семинар был больше чем учебным процессом, он был… состоянием души!

Выстраивая Школу перевода ( http://www.bakanov.org), я стремился создать такую же теплую радушную обстановку, такую же благожелательную среду общения, в которой легко и естественно происходит передача опыта, формируются профессиональные взгляды и навыки. Ведь именно живая творческая атмосфера дает колоссальный заряд энергии, вселяет желание работать и совершенствоваться!

…Мы были молоды и пылки, и весь мир был на ладони. Нас объединяли любовь к фантастике, схожие критические взгляды, желание работать — и отсутствие у всех публикаций. Потом стал приходить успех, приходить неравномерно, и через несколько лет это сказалось: одни стали печататься регулярно, другие лишь изредка; мы взрослели, расходились во взглядах, нас растаскивали зависть и подруги, кто-то уехал, кто-то перестал писать… Распалась дружная компания единомышленников. Но то ощущение духовной близости, та непередаваемая творческая атмосфера доброжелательства сохранятся навсегда, и я с огромной теплотой вспоминаю умных, талантливых людей — участников Московского семинара молодых писателей-фантастов.

Евгений ЛУКИН:

В самом начале восьмидесятых на нас с Белкой (Любовью Лукиной) посыпались удачи: сначала «Вечерка» опубликовала нашу первую повестушку, потом последовало внезапное приглашение на семинар молодых фантастов в Малеевке. Внезапное, потому что по праву туда должен был ехать замечательный волгоградский автор Геннадий Мельников, но не прошел по возрасту. К тому времени ему уже исполнилось сорок.

Третью удачу я осознал лишь несколько лет спустя. Подобно большинству начинающих, был я тогда редкостный псих. Да и сейчас не лучше. Сплошной комплекс неполноценности, изредка перемежающийся манией величия. Считаю, мне чертовски повезло, что я попал именно в группу Евгения Львовича Войскунского. Более бережного обращения с нами, ненормальными бумагомараками, мне с тех пор встречать не доводилось.

Бывал я потом на других семинарах, знавал других руководителей. Все они пытались чему-то учить. И ничего, кроме озлобления, я с их занятий не вынес.

Да и как вообще можно научить кого-либо писать, да еще и фантастику? Тем более, если в группе сплошь и рядом уже сложившиеся авторы. Чему научишь того же Штерна, того же Веллера? Нет, конечно, попадались изредка и графоманы, и конъюнктурщики, но даже этих Евгений Львович никогда под корень не рубил. И нам не позволял. Какой смысл? Графоман — он и есть графоман: руби его, не руби — так и будет строчить, убежденный в своей гениальности.

Препарировали мы однажды произведения автора, увенчанного премиями ВЛКСМ и печатавшегося аж в республиканских журналах. Помню содержание разбираемого рассказа: девушка по имени Владлена тонет, юноша ее спасает. Потом оба сидят на камушке и по очереди сожалеют о том, что ушли безвозвратно героические времена комсомольских строек, в частности — БАМа.

Собственно, все. Конец истории.

Народ слушал, тихо сатанея. Надвигался суд Линча.

Отзвучала последняя патетическая фраза, запала тишина. И в этой зловещей тишине староста группы Саша Силецкий, словно бы проснувшись, плотоядно пошевелил усищами и пробормотал негромко, но внятно:

— Есть еще такое красивое женское имя — Даздраперма. — И ворчливо пояснил после паузы: — Да здравствует Первое Мая…

Чей-то неуверенный смешок. Затем исполненный вежливого изумления голос Люды Синицыной:

— Правильно ли я вас поняла, Володя: девушку спасли, а платье утонуло?

Грянул хохот, что, впрочем, не уберегло певца комсомольских строек от линчевания, не очень, кстати, удачного. Автор кинулся в атаку. Он отстаивал каждое слово. Он защищал свое, кровное, и плевать ему было, стоит ли оно защиты.

Дальше — фрагмент кошмарного сна. Из-за спины тоненькой Люды Синицыной, сидящей аккурат напротив меня, внезапно выскочила огромная драконья голова: свирепые голубые глазенки, нос картошкой, по обе стороны выпуклой плеши стоят дыбом два клока волос, напоминая уши филина. И голова эта страшно просипела что-то вроде:

— Да что там разбирать?! Давить таких надо!

С перепугу я вжался в спинку стула.

И только тут Евгений Львович счел нужным вмешаться.

— Слава, Слава… — укоризненно пророкотал он. — Нельзя же так…