Журнал «Если» - «Если», 2008 № 08

Север что-то зло бормочет — я не слышу. Наверное, понукает Дилейну.

Мне хочется спросить: что ты сделал с моей рыбой, северянин? Во что превратил мою верную, умную, ласковую Дилейну? Хоть пришпорь ее сейчас — она не прыгнет в небо, не замерцает золотым и красным, не нырнет в море, утягивая нас за собой. Нас догоняют, и через несколько минут ты наконец соприкоснешься с тем, что такое твоя любимая Земля.

— Сейчас прыгнем, — кричит Север. — Вперед, шагов на пятьсот, как только будет кусок прямой дороги. Приготовься!

Он сутулится и запускает одну руку за пазуху.

— Нет! — я надеюсь, очень надеюсь, что мой любимый слышит меня. — Север, нам нечего тут делать! В Аталану, и только туда!

Он меня слышит. Я понимаю это, потому что, даже прижавшись к его широкой спине щекой, чувствую, как он качает головой.

— Вперед, и снова вперед! — кричит Север. — Два-три прыжка, и им нас не найти! Не бойся, Лейна!

А я и не боюсь. Я отбоялась свое — и все мои страхи сбылись. Я далеко от дома — так далеко, что нет смысла говорить о расстояниях. Человек, который привез меня сюда, человек, которого я люблю, ветреный мальчишка, отнимающий мое право на предназначение ради выдуманной, эфемерной свободы, не намерен советоваться со мной, он давно уже все решил сам.

Бродяги совсем близко — хищные стальные клыки подбираются к хвосту Дилейны, огонь их глаз слепит, как солнце.

Трескается, расступается перед черным кораллом Севера вязкое прогорклое земное пространство, и в одно мгновение мы оказываемся на пустынной дороге, и черная лента дороги гудит под плавниками Дилейны, и сполохи бродяг мерцают далеко позади.

— Сейчас еще раз, — полуоборачивается Север.

Я даже могу представить его самодовольную улыбку — будто это он сам, а не наследный талисман перекинул нас сквозь ничто.

— На Аталану, Север, — громко говорю я, стараясь дотянуться губами до его уха. — На Аталану, пожалуйста! Я хочу домой!

Трепещут ветви пыльных испуганных деревьев, охраняющих дорогу. Встречная рыба обливает нас светом. Бродяги понемногу вычерпывают возникшую между нами брешь. Север не отвечает.

— Не сейчас, Лейна! — говорит он наконец. — Давай сначала доберемся до дома и там обсудим все, не торопясь.

— Дома? — кричу я, срывая голос. — Эта могила, это безрыбье уже стало тебе домом?! Мой дом там, где моя семья, где мой остров, где я хочу жить на радость и счастье!

Наивные слова церемонии тонут без ответа. Дилейна заходит в плавный вираж, выбирая плавниками щебень и пыль с края обочины.

— Приготовься, — чужим, грубым голосом говорит Север.

Когда он снова пригибается, спрятав руку под куртку, и перед нами разверзается отвратительная рваная дыра, я что есть сил прыгаю в сторону — и еще до удара о землю успеваю увидеть, как исчезает Дилейна и оседлавший ее Север, и невидимые лоскуты воздуха трепещут там, где только что разорвалась связывавшая нас нить.

По бесконечному склону, заросшему буграми жесткой травы, я качусь и качусь прочь от дороги, в никуда. Я перестаю ощущать верх, и низ, и удары, и боль, и тело.

Мне кажется, что стоя босиком в теплом прибое лагуны, я глажу круглую спину Дилейны, разбираю перышки плавника, кладу ладонь на ее широкий твердый лоб. Рыба чуть шевелит хвостом и тянет меня на глубину. Мне лень плыть, мне хочется плескаться на мелководье, но Дилейна нетерпеливо дергает мою руку. Я крепче цепляюсь за плавник, подгибаю колени, прижимаюсь грудью к расписной чешуе и отталкиваюсь от дна. Моя рыба несет меня по пляшущей солнечными бликами ряби поверхности, постепенно разгоняясь, набирая скорость с каждым движением хвоста и плавников.

— Ты моя рыба, — я выпускаю изо рта смешные пузырьки воздуха. — Моя Дилейна! Я знаю, знаю, ты станешь лучшей Матерью-Рыбой за тысячу лет. — Воздух наконец уходит совсем, и бульки больше не мешают мне говорить. — Мы будем жить долго-долго и увидим наших правнуков, и их правнуков, моя Дилейна!

Меркнет день, и изнанка моря окрашивается в сиреневый, лиловый, темно-синий. Дилейна стремительно поднимается к поверхности и оставляет меня там. А сама взмывает в воздух, делает надо мной прощальный круг и исчезает в темноте.

Ноги нащупывают дно — заросшие илом валуны, нагромождение неверных, скользящих под пальцами шершавых округлостей. Я выползаю из воды и карабкаюсь вверх и вверх, не видя ни зги вокруг. Иногда прибой звучит по-особому, медленно нарастая гудящим шипением, а потом так же постепенно затихая. Почва под моими руками то осыпается и крошится, то грязно липнет к пальцам.