Константин Бояндин - Последний час надежды

— О! — она задохнулась от изумления. — Какая прелесть!

Там лежал рубин. Сорок карат. Огранённый, притягивающий, великолепный.

— Это тебе, Мари. На память.

— Ой, — она осторожно потрогала его. — Это правда мне, Брюс? Да?

— Тебе, — я присел и обнял её. — Спасибо, что помогла мне. Что вы с дедом помогли.

— Ты уезжаешь? — она смотрела в глаза, и казалось, что читает мысли. Женщины поразительно рано начинают видеть и понимать всё. — Насовсем, да? Да?

— Да, Мари, — я не мог ей врать. — Но я вернусь. Сейчас, или через год, или через сто лет. И ты меня узнаешь, обещаю.

— Не уезжай, — она кинулась мне на шею. — Не уезжай, Брюс! — она расплакалась. Но я не мог. Я не мог потратить одну из жизней здесь, пока… пока не нашёл бы всех. Всех, кого потерял.

— Я вернусь, — я посмотрел ей в глаза. — Просто поверь мне.

Брюс, Ницца, 31 декабря 2010 года, 22:30

— Доброго пути, Брюс, — Жак поднял стакан, и Андрэ, и мсье Бруссар, и многие другие, с кем я успел подружиться, поддержали его. — Мне кажется, что я знаю тебя всю жизнь! — признался он. — Я всё равно буду считать тебя своим сыном. Когда бы ты ни вернулся, мы будем рады.

— Это от меня, — я раздал им конверты. Я долго думал, что бы им подарить. Я ощущал себя всемогущим, но — трудно было найти подарок, который бы тронул их. Не деньги же им вручать! Но я постарался. Они завтра найдут то, что давно искали, о чём мечтали, встретятся с чудом, А я? Я просто открыл дверь — чтобы чудо не прошло стороной. И всё.

Не было ни слёз, ни долгих проводов. Мы просто пожали друг другу руки, я обнял Мари и поцеловал руку её бабушке (они в сё-таки помирились), и пошёл. Налегке. Туда, где в Галлии был бы Ле-Тесс.

Год, повторял я про себя. Мне нужно посидеть, набраться сил, подумать, Не делать ничего поспешно. Хотя бы год. Это ведь легко, всего лишь год.

Год прошёл. Пролетел, как и не было. Я не осмеливался «прыгать», хотя посетил все те места, что София отметила на карте, и убедился: да, действуют, видны и доступны. То есть, мне видны и доступны. Проверить это было нелегко: два десятка коридоров располагались не в лесу или парке, и даже не в подвале или на чердаке жилого дома, а, например, на территории военной базы. Особенно много хлопот доставили те, что были на территории Кремля, в России; в Форт-Ноксе (на территории того, что здесь именовалось Соединёнными Штатами Америки), в их же Пентагоне, в Антарктиде…

Мне понравилось быть путешественником. Но я ни минуты не прекращал ждать новостей. От Софии, от Ники. Новостей не было. Либо они здесь не появлялись, либо… Вторую мысль я ни разу не рискнул додумать до конца. Слишком много таких вот законченных мыслей исполнилось. Без моего желания. Вопреки моей воле.

Их не было. Может, были их двойники. Язык не поворачивался называть их «тенями». Я сам давал несколько раз объявления, с риском того, что их прочтут вовсе не те, к кому обращены послания. Не было ответа. Ни разу.

Наконец, я рискнул. Взял один из самых широких коридоров, Стоунхендж. Так он назывался в этой версии мира. После солнечного затмения, в ближайшее полнолуние — как было указано в записках Софии. Они хранились со мной, всегда, а несколько копий их — в банковских хранилищах. В сейфах, которые уничтожат своё содержимое, если откроет непосвящённый.

Я рискнул. Мне стало и грустно, и радостно. Грустно: только восемь проходов. Ни одного стороннего, ни одного внешнего. Нас всё-таки изолировали. Радостно: всего лишь восемь проходов. Нас не смогут отыскать, вторжения не будет, не придётся начинать всё сначала.

Всё изменилось. Галлия стала Францией и уменьшилась втрое; Британия, наоборот, чуть не вдесятеро расширила свои владения. Пусть многие из них давно обрели независимость. Вместо Соединённых Северных Штатов — США и Канада. Империя Инков стала преданием, равно как и Королевство Греции, как и Персия. Карта мира изменилась настолько, что я долго ещё смотрел, вспоминал и удивлялся. Иногда, чтобы убедиться, что всё произошедшее мне не приснилось, делал заметки. На галльском языке. Французский походил на него, но… галльский мне нравится больше.

А вот латынь изменилась мало. Правда, в этом мире её слава увяла. Международными языками стали английский и французский, латынь сохранилась только в Священном Городе, да на этикетках бутылочек с медикаментами. Всё изменилось. Но только я знал об этом. Единственный носитель галльского языка. Единственный из тех, кто помнил о подлинном величии Рима, научной, культурной и кулинарной столицы мира…